Саида Абанеева - Богов любимцы. Том 2

– Художник всегда должен любить того, кого он изображает. Иначе получится не портрет, а карикатура.

– Это отвлеченный ответ, а я задала конкретный вопрос. Ты мог бы в меня влюбиться?

– Разве возможна любовь между принцессой и бродячим художником?

– Говорят, на свете нет ничего невозможного… – тихо ответила принцесса. – И потом, мы ведь говорили о неразделенной любви… о безнадежной любви… Что может быть безнадежней, чем страсть шута к королеве?

– Только страсть королевы к шуту.

– Это хорошая шутка, – без улыбки сказала принцесса.

– Значит, я подхожу на роль шута.

– А мне, судя по всему, отводится роль королевы?

– Во всяком случае, я не думаю, что вам потребуется много времени, чтобы войти в эту роль. В вас есть что-то царственное…

– Ты мне льстишь. Как твое имя?

– У шута не бывает имени.

– Совсем как у королевы.

– Вот только причины разные.

– Какие же?

– К королеве никто не смеет обращаться по имени, к шуту – не хочет.

– Но художник – не шут.

– Шут. Только, может быть, рангом немного повыше. Ведь и художник, и шут существуют для развлечения сильных мира сего.

– Ты чувствуешь себя ущемленным из-за того, что родился шутом, а не принцем?

– О шутах иногда помнят дольше, чем о тех, кого они развлекали…

– И ты надеешься стать одним из этих исключений?

– Нет ничего, на что нельзя было бы надеяться даже шуту.

– Может быть, ты и шут, но у тебя честолюбие принца.

– Это плохо?

– Для шута – более, чем плохо. Вероятно, даже смертельно. Короли не любят честолюбивых шутов.

– Зато их любят королевы. И принцессы.

– Ты забавный. И с тобой не скучно. Скажи еще что-нибудь. Я хочу посмеяться.

– Вы наняли меня в качестве живописца или в качестве шута?

– Когда шут задает несмешные вопросы, он перестает быть шутом.

– И кем же он становится?

– Смертником.

– Ваше высочество говорит как настоящая королева.

– Я и есть настоящая королева. В будущем.

– Мы живем в настоящем.

– Только телом. А мыслями мы живем либо в прошлом, либо в будущем.

– Так как вы еще слишком юны, чтоб жить прошлым, можно сделать вывод, что в мыслях вы уже мните себя королевой.

– Уж не собираешься ли ты обвинить меня в государственной измене?

– Я только хочу сказать, что разница между королевами и шутами не так велика, как принято думать: и те, и другие живут надеждой.

– Пока молоды. В старости те и другие живут воспоминаниями.

– Если в юности шут любил королеву, ему будет, о чем вспомнить в старости.

– Если он до нее доживет. Что маловероятно.

– Есть вещи, сделав которые, человек умирает без сожаления, потому что ничего лучшего в его жизни уже не будет.

– Ты слышал историю о Клеопатре и ее любовниках?

– Да.

– Скажи, а ты согласился бы заплатить жизнью за ночь любви с королевой?

– Ваше высочество, соблаговолите сидеть неподвижно.

– Шут приказывает королеве?

– Королева сердится?

– Королева никогда не снизойдет до того, чтобы сердиться на шута.

– А шут никогда не снизойдет до того, чтобы приказывать королеве.

– Ты дерзок, как настоящий шут.

– Нужно быть настоящим шутом, чтобы в тебя влюбилась настоящая королева.

– Нужно быть настоящим ослом, чтобы надеяться на это.

– Истории известны и такие случаи.

– Ты имеешь в виду этого распутника Апулея?

– Ваше высочество, на сегодня сеанс окончен. Позвольте мне удалиться.

– Приходи завтра в это же время. И не забудь прихватить с собой запас острот посвежее.

– Честь имею кланяться, королева.

– До встречи, шут…

Покинув свое место во главе кочевья, Вар галопом проскакал мимо воинов к обозу и остановил коня возле повозки, в которой спал, разметавшись на мохнатых шкурах, мальчик по имени Мир.

– Давно он спит? – спросил Вар у пожилой женщины, приставленной для присмотра и ухода за ребенком.

– Да, почитай, и не просыпался сегодня…

– Он не заболел?

– Да кто его знает… – равнодушно пожала плечами женщина.

– Так лекаря позови! – раздраженно воскликнул Вар.

– Мы не лечим своих больных… Если человеку суждено умереть, лечить его бесполезно. Если ему суждено жить, он поправится и так…

Вар чертыхнулся и, наклонившись с седла, пощупал Миру лоб.

– Похоже, у него жар.

Мир открыл глаза и слабо улыбнулся.

– Я умираю, да?

– Нет, малыш, ты не умрешь. Это я тебе твердо обещаю.

– Куда мы едем? – прислушиваясь к топоту копыт и скрипу колес, спросил мальчуган.

– Завоевывать мир.

– Зачем?

– Ты ведь мечтал стать царем, или я ошибаюсь?

– Но мне не нужен весь мир!

– Доверься мне, малыш. Я лучше знаю, что нужно тебе для счастья.

– Что такое счастье?

– Счастье – это власть.

– А что такое власть?

– Власть – это право распоряжаться жизнью и смертью других людей.

– Значит, счастье – это право распоряжаться жизнью и смертью других людей?

– Разумеется.

– Нет, я думаю, ты не прав… Как может распоряжаться чужой жизнью и смертью тот, кто не в состоянии распорядиться даже своей собственной?

– Люди – бессловесное и безмозглое стадо, которое идет туда, куда его гонят. Кто спрашивает у стада, куда оно хочет идти? Это решает тот, у кого в руке кнут.

– Значит, в конце концов все решает кнут?

– Да, пожалуй…

– И тот, у кого нет кнута, обречен быть овцой?

– Да.

– Только так, и никак иначе? Или ты овца, или кнут?

– Или рука, сжимающая кнут.

– Выбор невелик…

– Ну почему же? Можно стать еще волком… Только разница не так велика, как принято думать: и волку, и овце конец один…

– Но я не хочу, не хочу!

– Чего?

– Быть волком, или овцой, или кнутом! Я хочу быть просто самим собой!

– Быть самим собой – это величайшая роскошь в мире, и позволить ее себе может только тот, в чьей руке находится кнут. И кнутом будут эти грубые варвары, которые скачут вперед, сметая все на своем пути и не давая себе труда задуматься, куда и зачем они скачут… А рукой, которая держит кнут, буду я… А нашим стадом, которое мы будем пасти и стричь, будет весь мир.

– Это ведь, кажется, и мое имя? – с горькой усмешкой спросил мальчик.

– Нет, малыш… Ты будешь владельцем стада.

Бродя среди развалин Парфенона, Артакс увидел плачущего старика и, подойдя, участливо спросил:

– Кто вас обидел? Почему вы плачете?

Старик отнял руки от лица и печальным голосом ответил:

– Я плачу не от обиды… Я оплакиваю былую славу Греции… О Эллада, родина богов и героев! Слава твоя погибла вместе с ними! Где доблестный Леонид, с тремя сотнями воинов выступивший против полуторамиллионной армии Ксеркса? Где Тиманф? Где Филиппид? Где названный пифией мудрейшим из мудрых Сократ, испивший смертную чашу за свои убеждения? Где Софокл, Эсхил и Еврипид, потрясавшие сердца и умы современников игрою роковых страстей? Где Фидий, Мирон и Поликлет, постигшие душу красоты? Где Фемистокл, Солон и Перикл, под чьим правлением Эллада достигла небывалого расцвета и могущества? Их изнеженные, слабые потомки глухи к зову отчизны! О позор, о бесчестье! Зачем не умер я прежде? Эти развалины – последнее напоминание о былом величии Эллады, и сам я – последний из греков, хранящий память о нем! Кому передам ее? Неужто суждено ей умереть со мною вместе?