Аввакум Петров - Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

Жил он со мною с месяц и больше. Перед смертью образумился. Я исповедал его и причастил, он же после того и преставился. Я гроб и саван купил и велел у церкви погребсти его, и сорокоуст по нём дал. Лежал у меня он мёртвый сутки в тюрьме. Я ночью, встав, Бога помолю и его, мёртвого, благословлю и поцелуюсь с ним, и опять лягу подле него спать. Товарищ мой, миленький, был. Слава Богу о сём! Нынче он, а завтра я так же умру.

Да ещё был у меня в Москве бешеный, Филиппом звали, как я из Сибири приехал; в углу в избе прикован был к стене, понеже бес в нём суров и жесток был. Бился он и дрался, и не могли домашние сладить с ним. Когда же я, грешный, с крестом и с водою приду, в повиновение приходит и замертво падает пред крестом, и ничего не смеет делать со мною. И молитвами святых отцов сила Божия отогнала от него беса, но только ум был ещё несовершен. Феодор-юродивый был к нему приставлен, что на Мезени отступники удавили за старую веру во Христа, – Псалтырь над Филиппом читал и учил его молитву говорить. А сам я днём отлучался из дома своего, только ночью занимался с ним.

Как-то раз пришёл я от Фёдора Ртищева зело печален, понеже с еретиками бранился и шумел в дому его о вере и о законе 237. А в моём дому в то время учинилось нестроение: протопопица с домочадицею Фетиньею побранились, дьявол ссорил не из-за чего. И я, придя, не стерпев, стал их бить обеих и огорчил их гораздо в своей печали. Да и всегда-таки я, окаянный, как рассержусь, драться лихой. Горе мне за сие, согрешил пред Богом и перед ними.

Тут-то бес в Филиппе и озверел, и стал он кричать и вопить и цепь ломать, бесясь. На всех домашних ужас напал, и переполох был зело велик. Я же, без покаяния, приступил к нему, хотя его укротить. Но вышло не по-прежнему: ухватил он меня и стал бить и драть. И всячески, будто паутину, меня терзает, а сам говорит: «Попал ты мне в руки!» Я только молитву говорю, да без дел и молитва не пользует никак. Домашние не могут отнять, а я и сам ему отдался: вижу, что согрешил, пускай меня бьёт.

Но чуден Господь! Бьёт, а ничего не болит. Потом бросил меня от себя, а сам говорит: «Не боюсь я тебя!» Так мне зело горько стало: бес, говорю, надо мною волю взял. Полежал маленько, собрался с совестью, вставши, жену свою сыскал и перед ней стал просить прощения. А сам ей, кланяясь в землю, говорю: «Согрешил, Настасья Марковна, прости меня грешного!» Она мне тоже кланяется. После того и у Фетиньи таким же образом просил прощения. Потом среди горницы лёг и велел каждому человеку бить меня, по пяти ударов плетью по окаянной спине; человек было десяток-другой, и жена, и дети, стегали за епитимью. И плачут, бедные, и бьют, а я говорю: «Ежели кто меня не бьёт, да не получит тот общей участи и жребия со мною в будущем веке». И они, и не хотя, бьют, а я ко всякому удару по молитве Исусовой говорю.

Когда же отбили все, я, поднявшись, прощения у них испросил. Бес же, видя (беду) неминучую, опять из Филиппа вон вышел. Я крестом Филиппа благословил, и он по-старому хорош стал, и после этого Божией благодатью и исцелился о Христе Исусе, Господе нашем, которому слава со Отцом и со Святым Духом ныне и присно и во веки веком.

А когда я ещё в Сибири в Тобольске был, туда ещё везли, привели ко мне бешеного, Феодором звали. Жесток же бес в нём был. Соблудил в Велик день 238, над праздником надругавшись, да и взбесился, жена его сказывала. И я в дому своём держал его месяца с два, докучал об нём Божеству, в церковь водил и маслом освятил, – и помиловал Бог: стал здоров и умом исцелился.

И стал он со мною на крылосе петь, а грамоте не учён, и досадил мне за литургией во время переноса (Святых Даров). Я же в то время, на крылосе его побив, велел пономарю в притворе приковать его к стене. А он, выломав пробой, взбесился и пуще прежнего; и уйдя на двор к большому воеводе 239, людей (там) разогнал и, сундук разломав, платье княгинино на себя вздел – ив верху у них, будто добрый человек, празднует. Князь же, придя из церкви и осердясь, велел многими людьми в тюрьму его оттащить. А он в тюрьме узников, бедных, перебил и печь разломал. И князь велел его в село к своим отослать, где он живал. Он же, ходя по деревням, пакости многие творил. Все бегают от него, а мне воеводы не дают его, осерчав.

Я по нём перед Владыкою всякий день плакал, – Бог было исцелил, да я сам погубил. Потом пришла грамота с Москвы: велено меня на Лену из Тобольска сослать 240. Когда я на реку в Петров день в дощаник собрался, пришёл ко мне бешеный мой Феодор целоумен; в дощанике при народе кланяется мне в ноги, а сам говорит: «Спаси Бог, батюшка, за милость твою, что пожаловал, помиловал меня.

Бежал-де я третьего дня в безлюдном месте, а ты-де явился мне и благословил меня крестом; бесы-де и отбежали от меня. И я-де и ныне, придя (сюда), снова у тебя молитвы и благословения прошу». Я же, окаянный, поплакал, глядя на него, и возрадовался о величии Бога моего, понеже обо всех печётся и никого не оставляет без промысла своего Господь: его исцелил, а меня возвеселил. И, понаставляв его и благословив, отпустил его домой к жене. А сам поплыл в ссылку, моля о нём света-Христа, да сохранит его впредь от злого духа 241. Богу нашему слава!

Простите меня, старец с рабом тем Христовым: вы меня понудили про это говорить.

Однако уж развякался, – ещё вам поведаю историю. Ещё я в попах был, там же, где брата бесы мучили, была у меня в дому вдова молодая, давно уж, и имя ей забыл; помнится, как бы не Евфимьей звали, – ходит и стряпает, всё хорошо делает. Как станем вечером правило начинать, так бес её ударит оземь, омертвеет вся и как камень сделается, кажется, и не дышит; растянет её на полу, и руки, и ноги, лежит как мёртвая. Я, «О всепетую» 242проговорив, кадилом покажу, потом крест ей на голову положу и молитвы Великого Василия в то время говорю, так голова под крестом свободна станет, баба и заговорит. А руки, и ноги, и тело ещё каменные. Я по руке поглажу крестом, так и рука свободна станет; я так же по другой – и другая освободится так же; я и по животу – так баба и сядет. Ноги ещё каменны, не смею там крестом гладить. Думаю-думаю, да и ноги поглажу – баба и вся свободна станет; поднявшись, Богу помолясь, – да и мне челом. Прокуда-таки – бес или что другое – в ней был, много времени так в ней играл. Маслом я её освятил, так он и вовсе отошёл, – исцелилась, дал Бог.

А в другое время два Василия бешеных были у меня прикованы, дивно и говорить про них.

А ещё сказать ли, старец, тебе историю? С соблазном, кажется, да уж сказать – не пособить. В Тобольске была у меня девица, Анною звали, как вперёд ещё ехал, маленькой из полону от кумыков привезена, девство своё непорочно соблюла. В совершенном возрасте отпустил её хозяин ко мне; зело праведно и богоугодно жила. Позавидовал дьявол добродетели её, навёл на неё печаль об Елизаре, о первом её хозяине. И стала она плакать по нём, потом и (молитвенным) правилом пренебрегать, и мне стала перечить во всём, а дочь мне духовная. Многажды во время правила и не молясь простоит, дремлет, прижав руки. Благоискусный же Бог, наставляя её, попустил бесу войти в неё: стоит с леностью во время правила да вдруг взбесится. Я же, грешный, жалея её, бывало, крестом благословлю и водою покроплю, бес и отступит от неё. И так было многажды.