Аввакум Петров - Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

Ещё вам про невежество своё скажу. Сглупил я, отца своего (духовного) заповедь преступил, и за то дом мой был наказан. Внимай, Бога ради, и молись о мне.

Когда ещё был я попом, духовник царёв Стефан Вонифантьевич благословил меня образом Филиппа митрополита да книгою Ефрема Сирина 230, – себя пользовать, читая, и людей. А я, окаянный, пренебрёг отеческим благословением и наказом и ту книгу двоюродному брату, по его докуке, на лошадь променял. У меня же в дому был брат мой родной, именем Евфимий, зело грамоте был горазд и к церкви великое прилежание имел, напоследок взят был к большой царевне на Верх 231, а в мор вместе с женою преставился. Сей Евфимий лошадь сию поил и кормил и гораздо об ней радел, пренебрегая многажды и правилом (молитвенным).

И Бог, видя в нас с братом неправду, что нехорошо поступаем: я книгу променял, отцову заповедь преступил, а брат, правило позабыв, о скотине печётся, – изволил Владыка так нас наказать. Лошадь ту по ночам и в дневное время в конюшне стали бесы мучить: всегда заезжена, мокра и еле стала жива. Я недоумеваю, по какой причине бес нас так изводит. И в день воскресный после ужина, в келейном правиле на полунощнице, брат мой Евфимий читал кафизму «Непорочную» 232и завопил тонким голосом: «Призри на мя и помилуй мя!» 233и, выпустив из рук книгу, ударился оземь, от бесов поражён, начал тяжко кричать и вопить, понеже бесы жестоко мучили его.

В дому же моем двое других родных братьев, Козьма и Герасим, больше него, а не смогли его удержать. И все домашние, человек с тридцать, держат его, плачут перед Христом и, молясь, кричат: «Господи, помилуй! Согрешили перед тобою, прогневали Благость твою! По молитвам святых отцов наших помилуй юношу сего!» А он ещё пуще бесится, и бьётся, и кричит, и дрожит.

Я же, с помощью Божией, не смешался в то время от той сумятицы бесовской, – окончив правило обычное, снова начал Христу и Богородице молиться, со слезами глаголя: «Всегосподственная госпожа Владычица моя Пресвятая Богородица! Покажи мне, за которое моё согрешение таковое мне наказание, чтобы, уразумев и раскаявшись пред Сыном твоим и пред тобою, впредь не стал бы того я делать!» И плача, послал в церковь за Потребником и за святой водою сына моего духовного Симеона, юношу лет четырнадцати, такого же, что и Евфимий; дружно меж собою жили Симеон с Евфимием, книгами и правилом друг друга подкрепляли и радовались, крепко подвизаясь в посте и молитве.

И тот Симеон, по друге своём плача, сходил в церковь и принёс книгу и святую воду. И начал я творить над обуреваемым (бесами) молитвы Василия Великого. А тот Симеон мне кадило и свечи подносил и воду святую, другие же беснующегося держали. И когда в молитве дошло до слов: «Аз тебе именем Господним повелеваю, дух немой и глухой, изыди от создания сего и впредь не входи в него, но иди на пустое место, где человек не живет, но только Бог призирает» 234, бес не слушает, не идёт из брата. И я снова те же слова в другой раз, а бес снова не слушает, пуще мучит брата.

Ох, горе, как вымолвить! И стыжусь, и не смею! Но по повелению старца Епифания говорю, коли уж о том приказал он написать. Так было: взял я кадило и покадил образа и бесноватого, и потом ударился о лавку и рыдал долго. Поднявшись, те же Васильевы слова закричал бесу: «Изыди из создания сего!» Бес же скорчил в кольцо брата и, понатужившись, изошёл и сел на окошко. Брат же сделался как мёртвый.

И я покропил его святой водою, а он, очнувшись, перстом мне на окошко, на беса сидящего, указывает, а сам не говорит, связался язык его. И я покропил водой окошко – и бес сошёл в придверный угол. Брат же снова за ним перстом указывает. Я и там покропил водою – и бес оттуда пошёл на печь. Брат же и там его показывает – а я и там той же водою. Брат указал под печь, а сам перекрестился. И я не пошёл за бесом, но напоил брата во имя Господне святой водою.

И он, вздохнувши из глубины сердца, так мне проглаголал: «Спаси Бог тебя, батюшка, что ты меня отнял у царевича и у двух князей бесовских! Будет бить тебе челом брат мой Аввакум за твою доброту. Да и мальчику тому спаси Бог, который ходил в церковь по книгу и по воду ту святую, пособлял тебе с ними биться; обличьем он, что и Симеон, друг мой. Подле реки Сундовика 235меня водили и били, а сами говорят: “Нам-де ты за то отдан, что брат твой книгу на лошадь променял, а ты её любишь”; так-де мне надобно сказать Аввакуму-брату, чтоб книгу ту назад взял, а за неё бы дал деньги двоюродному брату».

И я ему говорю: «Я, говорю, свет, брат твой Аввакум!» А он отвечал: «Какой ты мне брат! Ты мне батька! Отнял ты меня у царевича и у князей; а брат мой на Лопатищах живёт, будет тебе челом бить». Вот ведь, в избе вместе с нами на Лопатищах, а кажется ему – подле реки Сундовика. А Сундовик вёрст с пятнадцать от нас под Мурашкином да под Лысковом течёт. И я дал ещё ему святой воды. Он же и сосуд у меня отнимает и съесть его хочет: сладка ему вода! Кончилась вода, я ополоснул (сосуд) и давать стал, – он и не стал пить.

Ночь всю зимнюю я с ним провозился; маленько полежал с ним и пошёл в церковь петь заутреню. А без меня снова бесы на него напали, но легче прежнего. Я же, придя из церкви, освятил его маслом, и опять ушли бесы, и умом стал здрав, но ослабел, бесами изломан. На печь поглядывает и страшится. Когда же я куда отлучусь, тут бесы и досаждать ему станут. Бился я с бесами, что с собаками, недели с три за грех мой, покуда книгу не взял и деньги за неё не отдал. И ездил я к другу своему Иллариону-игумену 236, он просвиру вынул за брата; тогда хорошо жил (тот Иларион), что ныне стал архиепископ Рязанский, мучитель христианский. Я и другим духовным друзьям бил челом о брате. И умолили о нас Бога.

Таково-то зло преступление заповеди отеческой! Что же будет за преступление заповеди Господней? Ox-да только огонь да мука! Не знаю, как коротать дни, слабоумием объят и лицемерием и ложью покрыт, братоненавидением и самолюбием одет, во осуждении всех людей погибаю. Мню себя чем-то, а сам есть кал и гной, окаянный, прямое говно, отовсюду воняю – и душою, и телом. Хорошо мне жить с собаками и со свиньями в конурах, так же и они воняют. Да псы и свиньи – по естеству, а я – сверх естества, от грехов воняю, как пёс мертвый, брошенный на городской улице. Спаси Бог властей тех, что землёю меня закрыли! Себе уж воняю, злые дела творя, да других не соблазняю. Ей, добро так!

Да и в темницу ко мне бешеный зашёл, Кириллушкой звали, московский стрелец, караульщик мой. Остриг я его и платье (на нём) переменил, – зело вшей было много. Замкнуты, двое нас с ним, живём, да Христос с нами и Пречистая Богородица. Он, миленький, бывало, сцыт под себя и серет, а я его очищаю. Есть и пить просит, а без благословения взять не смеет. У правила стоять не захочет – дьявол сон ему наводит, – а я чётками постегаю, так и молитву творить станет и кланяется, за мною стоя. А когда правило закончу, он и снова бесноваться станет. При мне беснуется и шалует, а когда пойду к старцу посидеть в его темницу, а Кирилла положу на лавке и не велю ему вставать и благословлю его, так по-каместь у старца сижу, лежит и не встанет, по молитвам Старцевым, Богом привязан, лёжа беснуется. А в головах у него образа, и книги, и хлеб, и квас, и прочее, а ничего без меня не тронет. Как приду, так встанет, и дьявол, мне досаждая, блудить заставляет. Я закричу, так и сядет. Когда стряпаю, в то время есть просит и украсть тщится до времени обеда; а когда перед обедом «Отче наш» проговорю и еду благословлю, так того брашна и не ест, не-благословлёного просит. И я ему напихаю насильно в рот, так и плачет, и глотает. А как рыбою покормлю, так бес в нём взбунтуется, а сам из него говорит: «Ты же-де меня ослабил!» И я, плача пред Владыкою, опять свяжу его постом и укрощу Христом. Потом маслом его освятил, и полегчало ему от беса.