Аввакум Петров - Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

У того же Никодима-келаря на Велик день 183попросился я ради праздника отдохнуть, чтоб велел, двери отворя, посидеть. И он, меня изругав, отказал жестоко, как ему захотелось; потом, придя в келью, разболелся. И маслом соборовали, и причащали (его), – когда-никогда вздохнёт. То было в светлый понедельник. В ночь же ту на вторник пришёл ко мне тот келарь с Тимофеем, келейником своим; идучи в темницу, говорит: «Блаженна обитель, блаженна и темница, таковых имеет в себе страдальцев! Блаженны и узы!» И пал передо мною, ухватился за цепь, говорит: «Прости, Господа ради, прости! Согрешил пред Богом и пред тобою, оскорбил тебя, и за это вразумил меня Бог». И я говорю: «Как вразумил, скажи мне!» А он опять: «А ты-де сам, придя и покадив, меня пожаловал, поднял, что-де запираешься! Ризы-де на тебе светлоблистающие и зело красны были!»

А келейник его, тут же стоя, говорит: «Я, батюшка-государь, тебя под руку вёл, из кельи провожая, и поклонился тебе». И я, уразумев, стал ему говорить, чтобы он другим не рассказывал про сие. Он же со мною советовался, как ему впредь жить по-христиански: «Или-де мне велишь покинуть всё и в пустынь пойти?» И я ему понаказывал и не велел ему келарства покидать, только хотя бы втайне старое благочестие держал. Он же, поклонясь, пошёл к себе, а наутро за трапезою всей братье рассказал. Люди же бесстрашно и дерзновенно ко мне побрели, благословения у меня прося и молитвы; а я их словом Божиим пользую и учу. В то время и враги кои были, и те тут помирились. Увы мне! Когда оставлю суетный сей век! Писано: «Горе, емуже рекут добре вси человецы» 184. Воистину, не знаю, как до края доживать. Добрых дел нет, а прославил Бог; да то ведает он – воля его!

Тут же приезжал и Феодор, покойник, с детьми ко мне побывать 185и советовался со мною, как ему жить: «В рубашке ль-де ходить или платье вздеть? 186Еретики-де ищут меня. Был-де я в Рязани, у архиепископа Лариона 187в оковах сидел, и зело-де жестоко мучили меня; редкий день без побоев плетьми пройдёт; а нудили-де к причастью своему; и я-де уже изнемог и не ведаю, что делать. В ночи в горести великой молился я Христу, чтоб он меня избавил от них, и всячески долго докучал ему. И вот-де цепь вдруг грянула с меня, и двери-де отворились. Я-де Богу поклонился и побрёл из палаты вон. К воротам пришёл, – ан и ворота отворены! Я-де и пошёл путём. К свету-де уж далеконько дорогою бреду. А тут двое на лошадях погонею за мною бегут. Я-де-таки подле края дороги бреду: они-де и пробежали мимо меня. А вот-де стало рассветать, – едут навстречу мне назад, а сами меня бранят: “Ушёл-де, блядин сын! Где-де его возьмёшь?” Да и опять-де проехали, не видали меня. Я-де помаленьку и в Москву прибрёл. Как ныне мне велишь: туда ль-де снова мучиться идти или-де здесь от них таиться? Как бы-де Бога не прогневить».

Я, подумав, велел ему платье носить и посреди людей, таясь, жить.

Однако не утаил, нашёл дьявол и в платье, и велел удавить. Миленький мой, храбрый воин Христов был! Зело в нём вера и ревность тёпла ко Христу была; не видал я другого такого подвижника и слезоточца. Поклонов тысячу откладёт да сядет на полу и плачет часа два или три. Жил со мною лето в одной избе; бывало, покою не даст. Мне ещё немоглось в то время; в комнатке двое нас; не больше трёх часов полежит да и встанет на правило. Я лежу или сплю, а он, молясь и плача, приступит ко мне и станет говорить: «Как тебе сорома нет? Ведь ты протопоп. Тебе подобало бы нас понуждать, а ты и сам ленив!» Да и раскачает меня. Он кланяется за меня, а я сидя молитвы говорю: спина у меня болела гораздо. Он и сам, миленький, болен был: кишок из него вышло три аршина, а в другой раз – пять аршин, от тяготы зимней и от побоев. Бродил он в одной рубашке и босиком в Устюге годов с пять, зело великие страдания терпел от мороза и от побоев. Сказывал мне: «Ногами-теми, что коченьями мерзлыми, по каменью-тому-де бью, а как-де в тепло войду, зело-де рвёт и болит, как-де сперва начал странствовать; но вот-де легче, да легче, да и не стало болеть». Отец у него в Новгороде, богат гораздо, сказывал мне, – мытоимец-де, тоже Феодором зовут; а он уроженец мезенский, и баба у него, и дядя, и вся родня на Мезени. Бог изволил, и удавили его на виселице отступники у родни на Мезени 188.

А юродствовать-то как обещался Богу да солгал, так-де морем ездил на ладье к городу с Мезени, «и непогодою било нас, и, не ведаю-де как, упал в море, а ногами зацепился за петлю и долго висел: голова в воде, а ноги вверху; и на ум-де взбрело обещание, что не солгу, если Бог меня от потопления избавит. И не ведаю-де, кто, силён, выпихнул меня из воды на палубу. С тех-де пор стал странствовать».

Домой приехав, стал он жить как девственник, Бог изволил. Много борьбы с блудным (искушением) бывало, да всяко сохранил его Владыка. Слава Богу о нём, и умер за христианскую веру! Добро, он уже свершил свой подвиг. Как-то ещё мы до пристанища доедем? В открытом море ещё плывём, берега не видать, грести надобно усердно, чтобы благополучно вослед за ближними друзьями пристанища достигнуть. Старец, не станем много спать: дьявол около темниц наших зело бодро ходит, хочется ему нас гораздо! Да силен Христос и нас не покинуть. Я дьявола не боюсь, боюсь Господа, своего Творца, и Создателя, и Владыки. А дьявол – какая диковина, чего его бояться! Бояться подобает Бога и заповеди его соблюдать, так и мы со Христом ладно до пристанища доедем.

И Афанасий-юродивый тоже стойко житьё своё проходил, покойник, тоже был сын мне духовный, в иноках Авраамий 189; ревнитель же о Христе и сей был гораздо, но нравом Феодора смирнее. Тоже слёз река от очей его истекала, так же бос и в одной рубашке зиму и лето ходил и тоже много терпел от дождя и стужи. Постригшись, успел он пожить пустынником, да отступники и его, после многих мучений, сожгли на костре в Москве на Болоте 190. Пусть так, испекли хлеб сладок Святой Троице. Павел Крутицкий за бороду его драл и по щекам бил своими руками, а он тихо Писанием обличал их отступление. После и плетьми его били и, муча всячески, жгли в огне за старую нашу христианскую веру, и он скончался о Христе Исусе, после Феодорова удавления спустя два года.

И Лука Лаврентьевич, тоже сын мне духовный, что на Мезени вместе с Феодором те же отступники удавили, на виселице повесив, смирён нрав имел, покойник, говорил – как плакал, москвич родом, у матери-вдовы сын был единственный, сапожник ремеслом, молод годами, лет двадцати пяти, да ум столетен. Когда вопросил его Пилат: «Как ты, мужик, крестишься?», так он ответил: «Как батюшка мой протопоп Аввакум, так и я крещусь». И после долгих с ним разговоров отдал он его в темницу. Потом из Москвы приказали удавить его, так же, как и Феодора, на виселице повесив; он и скончался о Христе Исусе.

Милые мои, сердечные други, помогайте и нам, бедным, молитвами своими, чтобы и нам о Христе сей подвиг мирно довершить.