Аввакум Петров - Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

Он же дерзко к карете подступил и, кроме царя, никому письма не дал. Сам у него, протянув руку из кареты, пытался достать, да в тесноте людской не достал. Осердясь, велел Феодора взять и со всем, (что было при нём), под Красное крыльцо 159посадить. Потом, к обедне придя, велел Феодора к церкви привести, и, взяв у него письмо, велел его отпустить. Он же, покойник, побывав у меня, сказал: «Царь-де тебя зовёт», да и потащил меня в церковь. Представ перед царём, стал он перед ним юродством шаловать, – так (царь) его велел в Чудов отвести.

Я перед царём, поклонясь, стою, на него гляжу, ничего не говорю. А царь, мне поклонясь, на меня стоя глядит, тоже ничего не говорит. Да так и разошлись.

С тех пор и дружбы только: он на меня за письмо кручинен стал, а я тоже осерчал, за то, что Феодора моего под надзор послал. Да и комнатные 160тоже на меня: «Ты-де не слушаешься царя», да и власти на меня же: «Ты-де нас оговариваешь царю и в письме своём бранишь, и людей-де учишь в церкви к службе нашей не ходить». Да и опять стали думать в ссылку меня послать.

Феодора сковали в Чудове монастыре, – Божиею же волею и железа рассыпались на ногах его. Он же влез после хлебов в жаркую печь и, на голом гузне ползая, на поду крошки подбирал. Черн-цы же, увидав, бросились к архимандриту, что ныне Павел-митрополит 161, и рассказали, а он и царя известил. Царь же, придя в монастырь, честь по чести Феодора приказал отпустить: где-де хочет, пусть там и живёт. Он ко мне и пришёл. Я его отвёл к дочери своей духовной, к боярыне Федосье Морозовой, жить 162.

Потом меня в ссылку сослали на Мезень 163. Надавали было добрые люди кое-чего, всё тут осталось, только с женою и детьми повезли; а я по городам снова их, пестрообразных зверей, обличал.

Привезли на Мезень и, полтора года (там) продержав, снова одного к Москве поволокли 164. Только два сына со мною съехали 165, а прочие на Мезени все остались.

И привезши в Москву, подержав (там некоторое время), отвезли в Пафнутьев монастырь 166. И туда присылка была – то ж, да то ж говорят: «Долго ли тебе мучить нас? Соединись с нами!» Я отрицаюсь, что от бесов, а они лезут в глаза. Сказку им тут написал 167с большою укоризною и бранью и послал с их посланником: Козьма, дьякон ярославский 168, приезжал с подьячим патриаршего двора. Козьма-то не знаю, коего духа человек: въяве уговаривает меня, а тайно подкрепляет, говоря так: «Протопоп, не отступай ты от старого того благочестия! Велик ты будешь у Христа человек, как до конца претерпишь! Не гляди ты на нас, что погибаем мы!» И я ему говорил, чтобы он снова приступил ко Христу. А он говорит: «Нельзя, Никон опутал меня!» Просто молвить, отрёкся перед Никоном от Христа, так уж, бедный, не может встать. Я, заплакав, благословил его, горюна: больше того нечего мне делать, то ведает с ним Бог.

После, продержав меня в Пафнутьеве на цепи десять недель, опять в Москву свезли, измученного человека, посадив на старую лошадь. Пристав сзади: погоняй да погоняй, иной раз лошадь и вверх ногами в грязь упадёт, а я – (кувырком) через голову. И за один день промчали девяносто вёрст, еле жив дотащился до Москвы.

Наутро ввели меня в Крестовую, и проспорили власти со мною долго 169, а потом привели в соборную церковь. По «Херувимской», в обедню, стригли и проклинали меня 170, а я в ответ их, врагов Божиих, проклинал. После меня в ту же обедню и дьякона Феодора стригли и проклинали 171. Мятежно сильно в обедню ту было.

И подержав на патриаршем дворе, вывели меня ночью к Спальному крыльцу; голова досмотрел и послал в Тайницкие водяные ворота. Я чаял, в реку посадят – ан от Тайных дел шиш антихристов стоит, Дементий Башмаков 172, дожидается меня. Стал мне говорить: «Протопоп, велел тебе государь сказать, “не бойся-де ты никого, надейся на меня”». И я ему поклонился, а сам говорю: «Челом, – говорю, – бью за его жалованье, какая он мне надежда! Надежда моя Христос!» Да и повели меня по мосту за реку. Я, идучи, говорю: «Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в нихже несть спасения» 173, и прочее.

Потом полуголова Осип Салов 174со стрельцами повёз меня к Николе на Угрешу в монастырь. Посмотрю – ан впереди меня и дьякона тащат. Везли до монастыря болотами, а не дорогою и, привезши, в каморку студеную над ледником посадили. И других, дьякона и попа Никиту Суздальского 175, в других каморках посадили. Стрельцов человек с двадцать с полуголовою стояло. Я сидел семнадцать недель, а они, бедные, изнемогли и повинились, просидев пятнадцать недель. Так их в Москву опять взяли, а меня снова в Пафнутьев перевезли 176и там в каморке, скованного, держали около года.

А когда я на Угреше был, туда и царь приходил и поглядывал, (ходя) около каморки, вздыхая, а ко мне не вошёл; и дорогу было приготовили, насыпали песку, да подумал-подумал, да и не вошёл; полуголову взял и с ним кое о чём поговорил про меня да и поехал домой. Кажется, и жаль ему меня, да, видишь, Богу уж то так надобно.

После и Воротынский князь-Иван 177в монастырь приезжал и просился ко мне, так не смели пустить. Денег, бедный, громаду в пакете подавал. И денег не приняли. После, когда в другое лето на Пафнутьеве подворье в Москве я скованный сидел, так он ехал в карете нарочно мимо меня, и благословил я его, миленького. И все бояре-те добры до меня, да дьявол лих. Хованского князь-Ивана 178и батогами за благочестие били в Верху; а дочь-ту мою духовную Федосью Морозову и совсем разорили, и сына её Ивана Глебовича уморили, и сестру её княгиню Евдокию Прокопьевну, тоже дочь мою духовную, с мужем и с детьми, измучив побоями, развели. И ныне мучат всех 179, не велят веровать в старого Сына Божия, Спаса Христа, но к новому богу, антихристу, зовут. Послушай их, кому охота жупела и огня, соединись с ними в преисподний ад! Полно о том.

В Никольском же монастыре было мне в каморке в Вознесеньев день Божие посещение; в царёвом послании писано о том, там обрящешь 180.

А когда меня свезли в Пафнутьев монастырь, тут келарь Никодим сперва был добр до меня в первый год, а в другой привоз стал, горюн, жесток: задушил было меня, завалил и окошки, и дверь, и дыму некуда было идти. Тошнее мне было земляной тюрьмы: где сижу и ем, тут и ветхое всё – срание и сцание; проветрить откутают, да и опять задушат. Добрый человек, дворянин, друг, Иваном зовут, Богданович Камынин 181, вкладчик в монастыре, ко мне зашёл да на келаря покричал и лубьё и всё без указу разломал, так мне с тех пор окошко стало и отдушина. Да что на него, келаря, дивиться! Все перепились табаку того, что у газского митрополита шестьдесят пудов вынули напоследок 182, вместе с домрой да иными запретными в монастыре вещами для тайных игр. Согрешил, простите! Не моё то дело, то ведают они сами, своему владыке стоят или падают. То у них были законоучители и любимые риторы.