Аввакум Петров - Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

Когда поехали из Даурии, я Кормчую книгу 133приказчику дал, и он мне мужика-кормщика дал 134. Приказчик же дал мучки гривенок с тридцать, да коровку, да овечек. Мясцо иссушив (вяленым тем мясцом), всё лето, плывя, питались. Стало пищи оскудевать, так мы с братией Бога помолили, и Христос дал нам изюбря, большого зверя, так до Байкалова моря и доплыли.

У моря на русских людей наехали – рыбу промышляют и соболя. Рады нам, миленькие, Терентьюшко с братией; дав нам передохнуть, много всего надавали 135. Лодку починив и парус скропав, пошли мы через море. Застала нас на морском пути (безветренная) погода, так мы на вёслах перегреблись: не больно широко в том месте, или со сто, или с восемьдесят вёрст.

Чуть только к берегу пристали, поднялась буря с ветром, насилу и на берегу нашли укрытие от волн вздымающихся. Около моря горы высокие, утёсы каменные и зело высокие. Двадцать тысяч вёрст и больше я волочился, а не видал нигде таких гор. На верху их – шатры и горницы, врата, столпы и ограда, всё богоделанное. Чеснок на них и лук растёт больше романовского и сладок добре. Там же растёт и конопля боговзращенная, а во дворах травы красные, цветущие, зело благовонные. Птиц зело много, гусей и лебедей, по морю, как снег, плавает. Рыба в нём – осетры и таймени, стерляди, омули и сиги, и прочих видов множество; и жирна гораздо, на сковороде осетрины нельзя жарить: всё жир будет. Вода (в море) пресная, а нерпы и морские зайцы в нём великие, – близ океана, на Мезени живучи, не видал таких. А всё то у Христа наделано ради человека, чтобы, живя покойно, хвалу Богу воздавал. А человек, суете который уподобится, дни его, яко сень, преходят 136, – скачет, как козёл; раздувается, как пузырь; гневается, как рысь; съесть хочет, как змея; ржёт, глядя на чужую красоту, как жеребец; лжёт, как бес 137; насыщаясь невоздержно, спит без (молитвенного) правила, Бога не молит, покаяние откладывает на старость; и потом исчезает, и не знаю, куда отходит – или в свет, или во тьму, день Судный покажет каждого. Простите меня, (сам) я согрешил больше всех людей!

Потом в русские города приплыли 138. В Енисейске зимовали, и снова плыли летом, и в Тобольске зимовали 139. За грехи наши война в то время в Сибири была 140: на Оби-реке передо мной наших людей человек с двадцать побили инородцы. А и я у них был в руках: подержав у берега, отпустили, Бог изволил. И на Иртыше скопом стоят инородцы, ждут наших берёзовских 141, чтобы их побить. А я к ним и привалил к берегу. Они меня и обступили. И я, из судна выйдя, с ними раскланиваясь, говорю: «Христос посреди нас!» Варвары же Христа ради умягчились и никакого зла мне не сотворили, Бог так изволил. Торговали со мною и отпустили меня с миром. Я, в Тобольск приехав, рассказываю, – и люди все дивятся 142.

Потом и в Москву приехал 143. Три года из Даурии ехал, а туда пять лет волокся, против течения, на восток всё ехал, средь орд и селений инородческих. И взад, и вперёд едучи, по городам и сёлам и в малолюдных местах слово Божие проповедовал и, не обинуясь, обличал никонианскую ересь, свидетельствуя истину и правую веру о Христе Исусе.

Когда же в Москву приехал 144, государь велел поставить меня к руке 145, и слова милостивые были. Казалось, что и вправду было говорено: «Здорово ли-де, протопоп, живёшь? Ещё-де велел Бог свидеться». И я на это сказал: «Молитвами святых отцов наших ещё жив, грешник. Дай, Господи, чтобы ты, царь-государь, здрав был на многие лета», и, поцеловав (его) руку, пожал её руками своими, чтобы и впредь меня помнил. Он же вздохнул и ещё кое-что сказал. И велел меня поселить в Кремле на монастырском подворье 146. Шествуя мимо моего двора, благословляясь и раскланиваясь со мною, сам о здоровье меня часто спрашивал. Раз, миленький, и шапку уронил, раскланиваясь со мною.

И давали мне место, где б я захотел, и в духовники звали, чтоб я с ними в вере соединился. Я же всё сие Христа ради почёл за сор, поминая смерть, ибо всё это временно. А вот страшное, что мне в Тобольске в тонком сне возвещено было. Ходил я в церковь большую и смотрел, что в алтаре у них делается, как просвиры вынимают, – что тараканы просвиру исщиплют. И я им говорил от Писания и смеялся над их бесчинством. А когда привык ходить, так и говорить перестал, что жалом ужалило: молчать было захотел. В царевнины именины 147, от заутрени придя, прилёг я. Так мне было сказано: «Аль-де и ты по стольких бедах и напастях соединишься с ними? Блюди себя, да не будешь растёсан надвое!» 148Я вскочил в ужасе великом, пал перед иконой и говорю: «Господи, не стану ходить, где по-новому поют». Да и не пошёл к обедне в ту церковь. К иным ходил церквам, где православная служба, и народ учил, обличая их злобесовское и лживое мудрование.

Да ещё когда я был в Даурии, на рыбный промысел к детям шёл по льду зимою, по озеру бежал на базлуках 149, – там снегу не бывает, так морозы велика и льды толсты, с человека, намерзают, – а мне пить захотелось посреди озера. Воды не знаю где взять, от жажды не могу идти, озеро вёрст с восемь, до людей далеко. Бреду потихоньку, а сам, взирая на небо, говорю: «Господи, источивший Израилю, в пустыне жаждущему, воду! Один ты – тогда и ныне! Напои меня, какими знаешь судьбами!» Простите, Бога ради! Затрещал лёд, как гром, предо мною, стало вверх его кидать, и, как река, расступился туда и сюда и снова сошёлся вместе, и сделалась гора льда великая, а мне оставил Бог пролубку. И покуда строение Божие совершалось, я на восток кланялся Богу. И со слезами припал я к пролубке и напился воды досыта. Потом и пролубка содвинулась. И я, поднявшись и поклонившись Господу, снова побежал по льду, куда мне надобно, к детям 150. И мне столь многое забыть ради прельщения сего века?!

К прежнему возвратимся. Видят они, что я с ними не соединяюсь, – приказал государь уговаривать меня Стрешневу Родиону, окольничему 151. И я потешил его, – царь ведь он, от Бога поставлен, – помолчал маленько. Так меня поманивают: денег мне десять рублёв от царя милостыни, от царицы – десять же рублёв, от Лукьяна-духовника 152– тоже десять рублёв, а старый друг, Фёдором зовут, Михайлович Ртищев 153– тот и шестьдесят рублёв, горькая сиротина, дал; Родион Стрешнев – тоже десять рублёв, Прокопий Кузьмич Елизаров 154– тоже десять рублёв. Все гладят, все добры, всякий боярин в гости зовёт. Так же и власти, пёстрые и чёрные 155, припасы ко мне везут да тащат, полну клеть наволокли. Да мне же сказано было: с Симеонова дня 156на Печатный двор хотели посадить. Тут, было, душа моя возжелала, да дьявол не пустил.

Помолчал я немного, да вижу, что неладно колесница бежит, попридержал её. Так написал и подал царю: «Царь-государь, – и прочее, как водится, – подобает тебе пастыря смиренномудрого матери нашей общей святой Церкви изыскать, а не просто смиренного и потаковника ересям; таковых же надобно избирать и во епископство, и в прочие власти; бодрствуй, государь, а не дремли, понеже супостат дьявол хочет царство твоё проглотить». Да там и многонько написано было 157. Спина у меня в то время заболела, не смог сам выбресть и подать, выслал к (царскому) проезду с Феодором-юродивым 158.