Бахтиар Ахмедханов - Ход слоном

– Намекаете на мой возраст и пристрастие к выпивке? – с плохо скрытым вызовом спросил я.

– Намекаю на то, что всю жизнь, судя по всему, вы занимались не своим делом, – тем же отсутствующим тоном начал было Сорокин но, словно встряхнувшись, продолжил уже бодрым голосом:

– В общем, так, Альберт Эдуардович. Собирайтесь и поехали домой. От всей души советую вам поскорее забыть весь этот бред о руководимых… нет, направленных землетрясениях и о тех неприятных событиях, которые с вами произошли. Видите, я даже не беру от вас подписку о неразглашении, что говорит о том, что никакой секретной информацией вы не владеете. Только разрешите еще один вопрос: вспомните, пожалуйста, всех, кому вы проговаривали то, что запомнили по просьбе гражданки Летрих?

– Вам – раз, – начал перечислять я, – вашему американскому коллеге Сергею – кажется, два…Да, точно, я ему рассказал все, что знал. Из благодарности – он же меня все-таки спас тогда… Ну и Анне Сергеевне этой рассказывал – значит, всего троим. Да, точно, троим. Все. А эта самая Анна – она кто? За террористов или, наоборот, за наших?

– Извините, но к уже рассказанному ничего добавить я не могу, – твердо сказал Сорокин, поднимаясь со стула. – Не имею права. Нам пора, Альберт Эдуардович. Главный врач предоставил в наше распоряжение палату всего на несколько часов.

«Не имеешь права, как же», – думал я, с трудом вставляя забинтованную руку в рукав безнадежно испачканной куртки. – Просто не знаешь, что сказать, потому что сам ни черта не знаешь, вот что. Обвела вас всех Инна вокруг пальца, сделала как пацанов и, надеюсь, ушла живая и невредимая, да еще с деньгами».

Почему-то мысль о том, что Инна сумела обдурить целую кучу чекистов, террористов, цэрэушников и просто жадных недоумков и залечь на дно с неплохими бабками, доставляла мне огромное удовольствие. Что было довольно странно, принимая во внимание, что в списке жадных кретинов я находился на самом верху и по идее должен был бы чувствовать злость и обиду.

У больничных ворот нас ожидала неприметная серенькая иномарка с таким же сереньким водителем. Добирались мы довольно долго, а на Метромосту еще и попали в серьезную пробку. Ехали молча. В машине играло радио. Во всем мире шансоном называют что-то вроде городского романса и только у нас шансон – это песни, специально написанные для всякого отребья. Но в тот вечер они мне нравились, потому что каждая их них была обо мне.

Мы распрощались у подъезда. Подполковник Сорокин оставил мне бумажку с номерами телефонов и обещал позвонить насчет материальной помощи. Я подождал, пока красные габаритные фонари скроются из вида и, с облегчением закурив, пошел обратно на бульвар – в булочную, где много лет подряд покупал хлеб и толстые сладкие баранки к чаю.

В магазине было светло и чисто, и мне в голову пришло избитое сравнение насчет уютного светлого островка в море снега и замерзшей грязи. Купив пакет баранок и пачку лучшего крупнолистового чая, я пошел обратно к дому.

У подъезда несколько похожих друг на друга как сестры-близнецы черно-белых кошек ели что-то с листа картона, положенного кем-то из старух у лаза в подвал. Снежинки, освещенные дворовым фонарем, красиво ложились на их спины как на шубы, делая кошек похожими на женщин. Я обрадовался им как родным и даже тихо сказал «привет». А уж когда в моей прихожей заскрипел знакомым голосом паркет, то почувствовал себя почти счастливым.

Прошло полтора года. Следуя совету подполковника Сорокина, я постарался забыть о направленных землетрясениях и о том, что со мной произошло. Не могу сказать, что у меня получилось, но уже месяцев через семь-восемь я думал обо всем этом не каждую минуту, как в первое время, а с интервалами, которые становились все длиннее. Случались даже дни, когда я вспоминал эту историю только раз, да и то за вечерним чаепитием, которое в принципе располагает к воспоминаниям.

Такие дни случались все чаще. Я наконец-то нашел работу, которая не только отвлекала от грустных мыслей, но и приносила хоть и не бог весть какие, но деньги. Сначала я подрядился набирать на компьютере тексты. По электронной почте мне присылали всякую галиматью в формате pdf, которую я перепечатывал и отправлял обратно вордовский текстовой файл.

Своих работодателей я в глаза не видел, да и не горел таким желанием. Они мне прислали договор, который я подписал и отправил им по факсу из нашего почтового отделения… Деньги мне перечисляли на карточку. При моей довольно средней скорости я, не особо напрягаясь, зарабатывал от 10 до 15 тысяч рублей в месяц.

Этих денег плюс пенсии мне хватало в принципе, но скоро я стал писать еще и тексты для сайта о домашних животных. Точно так же мне скидывали по почте исходный материал, а я на его основе ваял рекламные статейки. Выходило не так уж и мало.

В общем, жизнь налаживалась. Кстати, материальная помощь, обещанная подполковником Сорокиным, оказалась вполне реальной. Месяца через два после нашего разговора он позвонил и назначил встречу, на которую приехал с конвертом. Я расписался в получении и оказался обладателем суммы, которой хватило бы на то, чтобы раз десять пообедать одному в хорошем ресторане. А если, например, вдвоем, то в ресторане похуже. Вот только обедать мне было не с кем. Так бы Аркашу пригласил – выпили бы как следует, вспомнили старое… Так ведь и Аркаши больше нет, черт бы его побрал!

Странная вещь: меня стало тяготить одиночество, которое я всегда так любил. Иногда по вечерам я не мог даже читать – настолько назойливо одолевали мрачные мысли о финишной прямой, на которую я, кажется, уже вышел. В такие часы непреодолимо тянуло перекинуться с кем-нибудь хоть словом, выпить рюмку-другую, даже просто посмотреть какой-нибудь идиотизм по телевизору.

Я попытался было возобновить отношения с дворовыми приятелями, но не смог. Все их разговоры крутились вокруг бутылки: кто, с кем и когда выпивал, кто и кому недолил и кто на кого в связи с этим смертельно обиделся. Раньше я не обращал на это внимания, но сейчас со мной словно произошло что-то такое, от чего я стал видеть окружающий меня мир намного яснее.

Для себя я объяснял это последствиями психологической травмы, которую пережил и которая не могла пройти бесследно. Я читал, что люди, побывавшие в экстремальной ситуации, потом начинают искать чего-то подобного. И хотя я не очень-то верю, что нормального человека, прошедшего войну, снова тянет воевать, но вполне допускаю, что эти самые страшные в его жизни дни он потом вспоминает как самые насыщенные и яркие.

Я уже говорил, что со временем перестал все 24 часа в сутки думать о приключившейся со мной истории. Все больше времени занимала работа, а благодаря ей в голову стали приходить другие мысли. Например, о море и о том, что я вполне могу позволить себе хотя бы еще раз на него смотаться. А может, и не раз. А может, даже и не два.