ИВИ РАН - Ненасилие как мировоззрение и образ жизни

— А зачем ты писал заявление в суд, — возразил Иллариону дядя Кузя, — а так бы и служил себе на здоровье.

— Да ума тогда у меня не было, — говорит Илларион.

Разговор поднялся шумный, и наши члены инициативной группы не сдавались, и ехали мы шумно. Наконец, наши старики стали сдавать и постепенно соглашаться с некоторыми нашими доводами. Илларион начал наступать, мол, на вас советская власть надеется, что вы поведете среди масс агитацию за это, что, мол, мы служили при царе царю-батюшке, а теперь наши ребята будут служить не царю, против которого выступали наши предки, и за что сидели в застенках, а будут служить родине, защищать вместе с другими свою родину. Пока проехали шажком тридцатикилометровый путь, старики наши сдались.

— Да разве вас переговоришь. Вы, молодые, теперь все знаете.

— Да и правда, — наконец сказал дедушка Иван Павлович, — они правы, и нам не стоит идти против.

Так началась подготовка к сектантскому съезду, на котором вопрос — признание сектантами воинской повинности — был главным вопросом. Вопрос подготовки масс, агитационная работа, очень медленно продвигалась, но все-таки продвигалась вперед. Мы ездили по молоканским селам, проводили собрания. Надо сказать, молокане легче шли нам навстречу. Первое собрание мы провели в ахалкалакском бывшем военном городке, где проживали около 70 семей молокан. Это собрание было бурным, и с мест поступало много вопросов, деловые реплики. Многие выступающие с юмором говорили: «Что вы нас агитируете? Вы сначала найдите общий язык с гореловскими стариками, а за нами дело не станет, мы согласны идти служить в советскую армию». Первым вопросом решали о школьном строительстве, вторым — земельный вопрос, третьим вопросом — выбор делегатов на съезд.

Второе собрание провели в Филлиповке тоже легко, правда, несколько стариков выступили против. Когда приехал в Гореловку Бугровский, то с Илларионом Николаевичем и Бугровским поехали в Топарованский сельсовет. Была метель, и мы едва к вечеру добрались до молоканского села Владимировки и вечером пошли на собрание. Член инициативной группы Третьяков Алексей Васильевич уже сидел за столом собрания, нас ожидали. Здесь собрание также прошло на высоком уровне; против выступил влиятельный старичок Илья [В. Щебетов]...

Мы с Бугровским поехали в Тамбовку и вечером провели собрание; можно сказать, прошло неплохо. На следующее утро поехали в Родионовку. На следующий день провели собрание и в Родионовке и к вечеру приехали в Гореловку...

Теперь нам предстояло провести собрания в селах Троицком, Ефремовке, Орловке, Спасовке и Богдановке, а Гореловку мы оставили напоследок, предвидя, что в Гореловке будет собрание труднее провести. За неделю мы провели собрания во всех селах за исключением Гореловки. Гореловское собрание было назначено на воскресенье, и в помощь нам приехали из уезда секретарь укома, председатель уика, начальник милиции, прокурор и начальник ОГПУ.

18 февраля к четырем часам дня собрание открыл Илларион Николаевич. Для ведения собрания был избран президиум из 15 человек. Была предоставлена полная свобода выдвижения кандидатов в члены президиума собрания...

Нам с Илларионом Николаевичем было поручено составить проект постановления собрания. Несколько раз собрание разгоралось до белого каления, и наконец дошла очередь читки решения собрания. Собрание как по команде закричало: «Не согласны, дайте протокол, мы сами прочитаем». Дать прочитать в руки масс, — мы знали, что протокол будет разорван. Тогда народ для читки протокола выделил Ослопова Егора Александровича, и когда Егор начал читать, то из зала хором закричали: «Он тоже продался коммунистам, мы ему не доверяем». И Егор сошел со сцены.

Тем временем, начальник ГПУ и прокурор уговаривали членов президиума не выступать против власти, а лучше подписать всем протокол. Я передал протокол на стол, и первым подписал Щукин Н.Н. В зале закричали: «Предатель! Предатель!» Постепенно все члены президиума подписали протокол, и кое-как удалось утихомирить нестерпимый шум зала. Предложили читать протокол мне. Когда я начал читать, из зала гневно закричали: «Он первый предатель нашей религии». Поднялся невообразимый гвалт в зале. Мне предложили любой ценой вынести протокол из зала. Тогда я, стоя среди сцены, передал Варназову сверток пустой бумаги, вынув из правого кармана под видом протокола, и сказал, что мне нужно выйти по надобностям. Когда я сошел со сцены, меня толпа стала прижимать к стене. Напрасно со сцены кричали пропустить меня и не хулиганить. Я с большим трудом пробирался к выходу. Меня толкали в живот, в лицо, всячески не допускали к выходу. Дышать было трудно, уж близко дверь. Вдруг мне в правый карман засунула руку Томилина Анастасия Ф. и ухватила протокол, хотела выхватить из кармана. Я схватил ее за руку и сжал сильно, что она крикнула от боли. Я вырвал протокол из ее руки и старался не давать его. В это время ко мне протянул руку Власов Дмитрий Васильевич и крикнул: «Давай сюда». Я сумел всунуть в его руку протокол, и он с ним исчез в темноте коридора. Меня оставили в покое, и я выскочил в коридор и побежал к заднему выходу, догнал Власова. Было темно, трошил снег. Мы перескочили через каменную изгородь на огород Гололобова Г. А. и присели. За нами бежали четверо ребят вдогонку и, перепрыгнув через загородь, чуть не наступили нам на головы, побежали через двор Гололобова, и мы встали и побежали левее через дом Батурина Ивана Ал. И когда мы выбежали на маленькую улицу и побежали по направлению к нашему дому, то эта четверка, заметив нас, устремилась за нами. Мы бежали так быстро, что я не сумел завернуть к себе домой и забежал к Макасеевым и прямо в лапас заскочил на стоявший там фургон, а Власов побежал дальше... Я побежал домой через огород... Я дорогой взял у Власова протокол, теперь спрятал его под постель. Через минут тридцать собаки наши залаяли. В дверь сильно застучали. Отец подбежал к двери, спросил: «Кто это?» — «Свои, скорее открывай». Я узнал их по голосу, открыл двери в хату; к нам вбежали прокурор Варназов и другие. Мы узнали, что собрание быстро закончилось после нашего ухода и разошлось, и вот теперь и пришли к нам узнать, как наши дела. Я достал из-под постели измятый протокол.

На собрании избрали весь президиум и добавили к ним еще десять человек...

Собрание закончено, и протокол, хоть сильно помятый, но есть. На второй день Гореловка забурлила. Начались разговоры. Одни говори ли, что напрасно избрали делегатов, все равно по-нашему не будет; мол, другие села и молокане большинством голосов решат этот вопрос, и наших детей будут призывать служить в Красную Армию. Надо сделать так, чтобы гореловские делегаты не поехали на съезд. Другие, наоборот, настаивали, что надо делегатам обязательно ехать и там, на съезде, отстаивать, что мы, духоборы, не можем брать оружие в руки.