Windows User - Кареев Н.И. История Западной Европы в Новое время. Том 2

Лишенная политического единства, раздробленная на мелкие владения, бывшие большею частью под властью деспотических государей, и даже входя некоторыми своими частями в состав Испанской монархии, Италия, которая и раньше не выработала у себя духа общественной свободы, весьма быстро испытала на себе всю тяжесть католической реакции. С 1550 г. начались в папской области казни «еретиков» при помощи костра, виселицы и плахи; в том же духе действовала римская инквизиция в других частях Италии. Напрасно, например, неаполитанцы выхлопотали у Филиппа II освобождение от испанской инквизиции: ее с успехом заменила инквизиция римская. В Милане Филипп II тоже должен был отказаться от введения испанской инквизиции, но это нисколько не мешало тому, чтобы и здесь без всякой пощады гнали еретиков. Одно время некоторою свободой в религиозном отношении пользовалась Венеция, где было довольно значительное число протестантов, и бойко шла торговля протестантскими книгами. Например, в период от 1543 по 1549 год было продано здесь сорок тысяч экземпляров протестантского сочинения «Del beneficio del Cristo». Около 1560 г. и тут еретиков стали топить по ночам в лагунах. В Ферраре протестантам покровительствовала герцогиня Рената, но папское бреве потребовало у её мужа искоренения ереси, и здесь тоже начались преследования протестантов. Папы второй половины XVI века, отказавшись от исключительно светской политики своих предшественников, давали тон этой реакции, особенно усилившейся после Тридентского собора. Таковы были Пий V, Григорий XIII, современник Варфоломеевской ночи (1572–1585), Сикст V [3], Климент VIII (ум. 1605 г.). Вместе с этим изменилось отношение Рима и к классическому Возрождению, для которого он был одним из главных центров. Несколько долее поддерживались гуманистические занятия при других дворах, но Возрождение вообще везде уступало место реакции. Одним из признаков этой реакции был «Освобожденный Иерусалим» Торквато Тассо (1544–1595), старавшийся внушить уважение к средневековым традициям, одною из наиболее выдающихся её жертв – Джордано Бруно, сожженный на костре в Риме в 1600 г. [4].

Пример Бруно, философа‑пантеиста и ученого, жившего во второй половине XVI в., весьма характеристичен для этой эпохи. В Италии его времени гуманистическая философия, возобновлявшая идеи Платона и Аристотеля, уже уступала место возрожденной иезуитами схоластике, и Бруно был последним представителем свободной философской мысли в Италии. Восприняв все культурные элементы гуманистической эпохи и став в самое резкое отношение к реакции, господствовавшей в Италии, он сначала покинул свою родину, чтобы в протестантской Европе иметь более свободы, но он горько ошибся в своих расчетах: ему везде жилось тяжело, всюду его гнали и католики, и протестанты, и он возвратился в Италию, но лишь для того, чтобы в Венеции быть схваченным инквизицией и выданным в Рим, где его предали пламени костра, как атеиста и нарушителя монастырских обетов (в молодости Бруно был доминиканцем). Фанатики хотели даже совершенно истребить память о нем и об его сочинениях. До известной степени они достигли этого, так как позднее пришлось почти совсем вновь открывать этого философа. Как вообще беспощадна была итальянская реакция по отношению к книгам, ей не нравившимся, можно судить по следующему факту: из громадного количества экземпляров «Del beneficio delCristo», бывших в обращении в XVI в., к нашему столетию уцелело так мало, что одному историку литературы лишь с большим трудом удалось отыскать один его экземпляр. Такая же судьба, как Бруно, чуть было не постигла и знаменитого Галилео Галилея (1564–1642). Его учение о вращении земли вокруг солнца инквизиция объявила ересью, а учение о вращении её вокруг своей оси – ложным и опасным, хотя и не еретическим: великого ученого привлекли к суду инквизиции, заставили отречься от своих заблуждений и до конца жизни держали под надзором [5].

О католической реакции в Испании и Германии придется еще упоминать в другой связи. Что касается до Польши, то католическая реакция в этой стране, подчинявшейся в XVI в. и влиянию гуманизма, и влиянию реформации, достойна внимания, как один из наиболее рельефных примеров того, как иезуиты овладевали целым обществом, в котором были задатки развития в ином духе. В эпоху религиозных войн и сильного фанатизма, как католического, так и протестантского, Польша представляла собою страну, в которой, хотя бы и для одного сословия только, существовала столь широкая религиозная свобода, что лишь здесь нигде не терпевшийся и всюду преследовавшийся антитринитаризм имел возможность организоваться в целую церковь. Было время, когда в Риме даже отчаивались относительно возможности удержать Польшу в лоне католической церкви, и иезуитам, начавшим действовать в этой стране лишь по прошествии четверти века со времени основания их ордена, в некоторых отношениях представлялась задача не совсем легкая. Не то было трудным, что нужно было искоренять «ересь»: протестанты не составляли большинства нации, были притом разделены в вероисповедном отношении на четыре лагеря, не отличались особой энергией и не проявляли в общем никакого фанатизма, с которым приходилось бы считаться. Если шляхтич битьем гнал народ в реформированную им церковь, то это делалось не из фанатизма, а потому, что пан считал себя собственником костела и мог делать с ним что хотел, смотря и на холопов, как на людей, отданных ему в полную власть. На эти массы, бывавшие часто лишь немыми свидетелями «профанации» церквей, на шляхетское разноверство, на властолюбие шляхты иезуиту можно было даже очень удобно опереться, – только стоило немножко разнуздать в массе сидевшего в ней зверя, дискредитировать реформацию именно её разноверством и втереться в доверие господствующего сословия, льстя его слишком бросавшимся в глаза инстинктам. И опять не то было трудно, что приходилось действовать в стране, где правительство давало молчаливое и даже формальное согласие на религиозную свободу: правительства меняются, а законы – дело рук человеческих. Самое трудное, по-видимому, представляли из себя весь дух молодого польского общества, его индифферентизм и склонность к вольномыслию, его антипатия к клерикализму, и (что было еще важнее) общее настроение польского духовенства, более заботившегося о своих десятинах и местах в сенате, чем о вере, бывшего даже готовым вступать в компромиссы с нововерами, если дело только не касалось доходов и власти, более ревностно хлопотавшего о национальном соборе, чем о борьбе с «ересью» и даже сопротивлявшегося принятию тридентских постановлений. Предстояло переделать старых католиков в католиков нового образца, созданного совокупными усилиями ордена и тридентского собора, а для этого нужно было воспитать подраставшие поколения в ином духе, чем воспитывались их отцы, и найти другие средства, чтобы подействовать на тех, кого воспитывать было слишком поздно, – одним словом, предстояло направить и на шляхту, и на духовенство орудия педагогии и дипломатии, а у иезуитов обе системы были уже готовы: они и явились в Польшу опытными воспитателями и искусными мастерами политических дел. Первым делом нужно было всех перевоспитать в духе нетерпимости, а потом водворить нетерпимость и в законодательстве и, опираясь на двойную силу общества и государства, нанести удар тем еретикам, которых нельзя было пронять ни увещанием, ни проповедью, ни лестью, ни обещаниями, ни страхом перед разнузданною толпой. Начать иезуитам предстояло с высшего духовенства, затронув его интересы и показав ему, что лучше всего оно сохранит свое положение под защитою папского Рима, – и с детей, воспитав их так, чтобы они не были похожи на своих отцов: иезуитам действительно удалось и организовать католическую партию с епископами, которой раньше не существовало, и создать новое поколение добрых католиков, готовых не останавливаться и перед прямыми насилиями над «еретиками» и их «синагогами сатаны». Понятное дело, что при всем этом везде и во всем нужно было мешать предприятиям нововеров и более всего препятствовать им закрепить формальным законом фактически установившуюся в Речи Посполитой религиозную свободу.