Поэзия Золотой Орды

Одни эти строки показывают, что мусульмане минувших веков сознавали, насколько духовно близки истинное христианство и истинный ислам, которые, согласно Священному Корану, разделяют одно и то же трудное нравственное учение о любви к ближнему. Разве это случайно, что Иисус Христос являлся героем многих стихотворных произведений средневековой мусульманской эпохи — как в стихах несравненного Джалаледдина Руми, так и в сюрреалистической поэме «Царь-Череп» Хисама Кятиба, помещенной в этой книге? Думается, что люди, не справедливые к исламу и считающие всех его представителей нетерпимыми и далекими от других культур людьми, призадумаются над этими стихами, бережно хранившимися у мусульманских народов России и мира в течение семи веков.

В процитированном произведении Хорезми интересен и изображаемый им быт, когда он описывает реальное застолье у ордынского князя. Чаша в его посланиях — символ, о котором следует сказать особо. Чаще всего — это чаша мудрости, поэтому поэт и зовет ее чашей легендарного царя-мудреца Джамшида. Вино в его стихах — это духовная категория, что, впрочем, не исключает вполне реальных возлияний — их поэт также не обходит вниманием.

Помимо всего, важную роль в золотоордынском застолье играл аристократический этикет, взявший свое начало еще задолго до образования Великого государства. В своих впечатлениях от поездки к великому кагану монголов венецианский путешественник Марко Поло отмечал:

В том покое, где сидит великий хан посередине стоит чаша из чистого золота; входит в нее бочка вина; кругом нее, по углам, чаши поменьше. Из большой чаши вино или другой напиток разливается по золотым сосудам; а в каждом из них вина хватит на человек восемь или десять; один такой сосуд ставится на стол между двух человек, а у каждого своя чарка с ручкой, ею он и черпает вино из золотого сосуда [26] Крамаровский М. Г. Указ. соч. С. 82. .

Другое, но также чрезвычайно церемониальное застолье наблюдал в Сарае времен хана Узбека в 1333 году Ибн Баттута:

Потом приносят золотые и серебряные сосуды для питья…

Когда султан захочет пить, то дочь его берет кувшин в руку, присядет и потом подает ему кувшин. Он пьет, а затем она берет другой кувшин и подает его старшей хатуни, которая пьет из него. Потом она подает кувшин остальным хатуням по старшинству их. Затем наследник престола берет кувшин, кланяется и подает его отцу, который пьет (из него), потом подает хатуням и, наконец, сестре, кланяясь им всем. Тогда встает второй сын, берет кувшин, угощает брата своего и кланяется ему. Затем встают старшие эмиры, каждый из них дает пить наследнику престола и кланяется ему. Потом встают младшие эмиры и подают пить царевичам [27] Там же. .

Удивительным произведением, сочетающим в себе глубину религиозного чувства с яркими и живыми осязаниями мира, является уже упомянутая нами выше таинственная поэма Хисама Кятиба «Царь-Череп». Об авторе ее известно лишь то, что он был писцом (кятибом), работавшим в канцелярии светского или религиозного лица. Как увидит читатель, его поэма вызывает одновременные ассоциации с «Гамлетом» Шекспира и «Божественной комедией» Данте, что дало повод исследователям искать параллели между мусульманским ренессансом Золотой Орды и первой зарей Ренессанса в Италии.

Зная, что во времена чумной эпидемии столица Золотой Орды была перенесена выше по Волге, в город под названием Гулистан (Сад Роз) близ современного Саратова, спрашиваешь себя, а где же что-то вроде золотоордынского «Декамерона», созданного Бокаччо, как известно, в сходных декорациях чумной эпидемии? В какой-то степени эту нишу заполняет сохранившееся прозаическое произведение Махмуда бин Али «Нахдж эль Фарадис», созданное в Хорезме в 1358 году, но ведь были — не могли не быть — и иные золотоордынские книги?

Неужели неизвестные нам пласты подобной литературы пропали навеки?

Есть, однако, надежда: неведомые нам прежде рукописи и сейчас обнаруживаются в библиотеках и книгохранилищах мира. Уже тех радужных осколков, которые сохранились в тысячелетней литературе татарского и литературах других тюркских народов России, довольно, чтобы представить себе все величие этой поэтической культуры.

В странах Востока в XIV веке было, конечно, немало поэтов, сравнимых с поэтами нашей книги по силе художественного видения и тонкой остроте чувств. Но с кем из западных современников можно было бы их сравнить и сопоставить?

Как ни удивительно — действительно разве что с Данте и Петраркой, о чьем творчестве наши поэты вполне могли быть и осведомлены, — достаточно вспомнить, насколько прочны и постоянны были связи между Генуей, Венецией и процветающими городами Золотой Орды.

Сказанное, конечно, не значит, что мы наблюдаем здесь прямое сюжетное влияние: слишком своеобразна золотоордынская поэзия и слишком глубоки ее корни в поэзии древнетюркской, арабской и персидской. Но оставим в стороне литературоведческий анализ — каждый читатель может составить о книге собственное мнение.

Завершая свое предисловие, переводчик хотел бы посвятить этот труд своему живущему ныне в иных мирах сыну Василию, — только сердечная боль и осязание его присутствия помогали продолжать работу над этой книгой в первый, тяжкий год отцовской утраты.

Переводчик, который не понаслышке знает, как шумит волжский ветер на вершине сохранившегося средневекового минарета Великого Болгара, хотел бы, чтобы читатели этой книги могли вместе с ним представить цветущую культуру городов Золотой Орды, в которых были не только величественные здания, шумные рынки и ремесленные мастерские, но и сады, полные роз, журчащих струй и, конечно же, соловьев: ведь все это было у нас, в России, — разве что семь веков назад!

Р. Бухараев

16 сентября 2004 г.

Москва