Владимир Маканин - Портрет и вокруг

И, выждав минуту, пошел козырем. Последним.

— Говорят, — и я завис, как зависают перед шагом, когда неизвестно куда ступишь, — он привез с войны какие-то вещички.

У меня, должно быть, было поганое при этом лицо.

— Что?

— Вещички, — сказал я. — Вещички.

— Вы, оказывается, кое-что прослышали.

— Кое-что.

И меня еще раз хлопнули по темени. На большом старинном комоде стояли гипсовые статуэтки (копеечной цены) — Ника Самофракийская, Аполлон Бельведерский и тому подобное массовое производство. Я даже разглядеть не успел их толком, так был посрамлен и ошарашен. Штук шесть дешевеньких статуэток. Гипс. Высота каждой десять — двенадцать сантиметров. Подобрал на дорогах . Проснувшаяся на излете войны тяга к искусству.

— Павел их купил на каком-то рынке в Австрии, — рассказывала Олевтинова. — А знаете, в чем он их привез?

— В чем?

— В вещмешке.

Она засмеялась.

Я тоже вымученно усмехнулся. И тупо сказал:

— Тяга к искусству.

— Да… Там, на дорогах, он очень ими дорожил. Таскал за собой. А ведь гипс, бьющиеся вещи. Как вы говорите, вещички.

Я смотрел на статуэтки не отрываясь и не видел их. Они смотрели на меня и тоже не видели. Безглазые. Античный стиль.

Я спросил последнее. Хотя уже угадал ответ.

— Из-за них вы поскандалили при разводе?

— Да.

— Почему?

— Он хотел их взять.

— Как память?

— Да… Он ушел гол и бос. Единственное, что он хотел при разводе взять, — свои статуэтки.

— Это я понял. Я спрашиваю — почему вы не хотели отдать?

Она пожала плечами:

— Не знаю…

И она рассказала, как было. Это было при людях, в присутствии знакомых, отчасти друзей. Одну из статуэток Старохатов и Олевтинова разбили вдребезги, не удалось даже склеить. Они вырывали ее друг у друга. Нервы были на пределе, и какое-то случайное слово привело к вспышке и скандалу. А знакомые и друзья следили, упадет статуэтка на пол или не упадет, и впитывали в себя всякое хлесткое выражение последней их ссоры.

И вот — меня как будто выключили, как лампочку. Нет, я еще сумел проститься: актриса Олевтинова и пришедшая из гостей ее сестра (женщины жили вдвоем в квартире, поджидая старость) проводили меня до старомодного лифта — я спустился, где-то влез в троллейбус, а затем наконец добрался до гостиничной койки и лег ничком.

О своих неоправдавшихся поисках и о том, какая громадная пустота вот-вот начнет сосать меня изнутри, я старался попросту не думать. Я постарался впасть в инерцию. Шаг за шагом, только так. Я позвонил Невельским. Я побрился. Я поехал. Я даже старался быть милым — все как раньше.

В. Невельский и В. Невельская, как сразу же выяснилось, любили Старохатова. Расписывали Павла Леонидовича лучше не бывает. Он помог им написать сценарий. Замечательный человек! Теперь все это звучало как пародия на мои поиски, этакие (после Олевтиновой) дополнительные плевочки — и эти-то плевочки я теперь собирал (нажимал в нужную минуту рычажок магнитофона), потому что даже такое — по инерции — собирание было хоть что-то. Хоть какое-то дело.

— Скажите! — удивлялся я. — Какой, оказывается, он человечище!

— Да, — говорили Вика и Володя Невельские, — человек, истинный человек!

— И денег не взял!

— Ни копейки, — говорили Вика и Володя.

— А ведь вполне мог быть вашим соавтором.

— Разумеется…

— А вы предлагали ему соавторство?

— Да. Несколько раз.

— Ну, вы подумайте! — всплескивал я руками. — Деньги не взял. Денежки — а они ведь рядом лежали, только руку протяни. Такую сумму не взять. Подумать только!

Невельские тихо переглянулись: не шиз ли я?

— Подумать только! — охал и ахал я, уже не выдерживая разговора, который сам же им предложил.

Внешне поведение мое, видимо, выглядело, как поведение стопроцентного жлоба, который привык жить с жлобами и который рубля не одолжит тебе до завтра. Из тех, кто глотает слюну, когда кому-то повышают оклад на десятку. «Какие деньги! Какое благородство!» — чуть не вскрикивал я. Это была уже самопародия, признак надвигающейся пустоты. Я вдруг почувствовал, что в шаге от истерики, — я даже на миг заглянул в омутные ее глазки: вот она какая. Но проскочил.

В. Невельский и В. Невельская были супруги лет сорока пяти — сценаристы, пишущие о школе и школьниках. У них и свои дети были. И даже трое, а не двое, как в классической семье нынешнего интеллигента. В ту минуту дети школьного возраста смотрели хоккей в дальней комнате. И азартно орали. И время от времени кто-то из них звал на зрелище отца-мать. Это я к тому, что Невельские предмет, о котором писали, знали не вскользь. Любовь подростков. Становление характера на больших переменках. Пиаже и структурное мышление ребенка. И так далее. И так далее.

Плюс ко всему они были симпатичны. И я сидел с ними за столом и юродствовал лишь потому, что не мог в ту минуту не юродствовать. Не скажу, что их фильмы были сверхталантливы. Но это были гуманные и заставляющие поразмыслить фильмы — уже немало. Старохатов помог в хлопотах по их первому фильму. А главное — выстроил «блистательную драматургию» сценария.

— Я знаю, — сказал я, — что он не только по отношению к вам был чуток.

— Правда?

— Я расскажу… — И я рассказал им историю, или, лучше сказать, грустную балладу, о Тихом Инженере и его умершей жене — историю о возникновении сценария, который Старохатов опять же безвозмездно выправил и довел до дела. Володя и Вика не удивились. Оказывается, они знали этот случай.

Помолчали.

— Как приятно, — сказал Володя, — говорить о человеке за глаза хорошее. Ей-богу, это очищает и нас самих…

— И ведь какие деньги! — опять начал я. — Какая сумма!

Вика поморщилась. Володя (очень деликатно) сделал вид, что ничего не слышал, и продолжал:

— Педагогика давно настаивает на том, что о благородных поступках нужно вспоминать за столом как можно чаще…

— Да, — сказал я с жаром, — ведь это пять тысяч! Если счесть, что сценарий стоит десять тысяч, то Старохатов в каждом случае терял ровно половину. Верно?..

— Верно… Но он тогда об этом не думал, — мягко засмеялся Володя.

— В том-то и дело! — подхватил я. — Истинное благородство!.. Это ж какие деньги по нашим временам — пять тысяч…

Вика опять поморщилась.

Они переглянулись. Володя кротко смотрел на жену: потерпи, родная, ну, пожалуйста, ну что же делать, если он оказался таким мурлом, не гнать же его из-за стола!

— …благородство, — продолжал я, — это же не двадцать рублей и не тридцать? Верно?

Они слушали и кротко улыбались. Обещаю, родная, говорил взгляд мужа, больше ты его у нас в доме не увидишь. Никогда.

— Пять тысяч — это гарнитур «Эвридика», — объяснял я с увлечением. — Плюс финский кабинет. И еще цветной телевизор. И ковер. Даже два ковра, — я показал рукой, — сюда и в детскую…