Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

цепляться за ускользающую жизнь. В странах, где эвтаназия узаконена, многие

люди, страдающие неизлечимой болезнью в терминальной стадии, изначально

интересуются возможностью быстро уйти из жизни, но так и не решаются ею

воспользоваться до самого конца. Может быть, все, чего им хотелось, – убедиться

в том, что они смогут быстро покончить с мучениями, если те станут

невыносимыми, однако на деле их последние дни прошли довольно спокойно. А

может, с приближением смерти они начали надеяться на то, что у них все еще есть

будущее. Сталкиваясь с противоречащими друг другу мыслями, мы испытываем

так называемый когнитивный диссонанс. Разумом мы понимаем, что вскоре

умрем, – и принимаем это, но в глубине души думаем, что для нас еще не все

кончено. Словно наш мозг запрограммирован на то, чтобы лелеять надежду

вопреки всему.

С приближением смерти наше самоощущение начинает разрушаться. Некоторые

психологи и философы придерживаются мнения, что это самоощущение –

восприятие себя как отдельной личности, способной принимать осознанные

решения, – не более чем титульный лист партитуры нашего подсознания, которая

состоит из множества неясных, зачастую диссонирующих голосов. Бóльшая часть

того, что мы считаем реальным, в действительности лишь иллюзия –

утешительная сказка, сотворенная мозгом для того, чтобы мы могли находить

хоть какой-то смысл в огромном потоке внешних и внутренних раздражителей, а

также в бессознательных механизмах и импульсах самого мозга.

Кое-кто даже уверяет, будто и само по себе сознание тоже иллюзия – якобы оно не

«настоящее», а всего-навсего обман, к которому прибегает наш мозг; впрочем, я

не до конца понимаю, что имеется в виду. Хороший врач разговаривает с

умирающим пациентом, обращаясь одновременно и к той его части, что

прекрасно знает о предстоящей смерти, и к той, что надеется еще пожить.

Хороший врач не врет, но и не лишает пациента надежды, пусть даже все, на что

тот может рассчитывать, – несколько дней. Такие беседы вести непросто, и на них

требуется немало времени, причем бóльшую его часть придется потратить на

долгие безмолвные паузы. Переполненные больничные палаты – а именно в них

большинству из нас суждено попрощаться с жизнью – не лучшее место для

подобных разговоров. Когда мы окажемся на пороге смерти, где-то в укромном

уголке нашего разума по-прежнему будет тлеть крошечный уголек надежды, и

только перед самым концом мы смиримся с неизбежным и приготовимся к

смерти.

1

Дом смотрителя шлюза

Дом стоял один-одинешенек на берегу канала – покинутый и пустой, с гнилыми

оконными рамами, свисающими с петель. Сорняки в запущенном саду были мне

по грудь, и, как я позже выяснил, они скрывали барахло, накопившееся за

пятьдесят лет. Дом обращен фасадом к каналу и шлюзу, прямо за ним – озеро, а

дальше железная дорога. Должно быть, компания, владевшая домом, заплатила

кому-то, чтобы тот очистил дом от хлама, а недобросовестный работник просто

выбросил все за старый забор, отделявший сад от озера, и теперь весь берег был

завален мусором: тут нашлись старый матрас, детали от пылесоса, кухонная

плита, стулья без ножек, а кроме того, множество ржавых жестянок и разбитых

бутылок. И тем не менее за горой мусора виднелось озеро, в котором рос камыш и

плавала пара лебедей.

Впервые я увидел этот дом субботним утром. О нем рассказала мне подруга,

приметившая объявление о продаже. Она знала, что я подыскиваю в Оксфорде

местечко для столярной мастерской, чтобы было чем занять себя после выхода на

пенсию. Я припарковал машину на обочине объездной дороги и двинулся вдоль

эстакады; мимо меня с оглушительным ревом проносились легковые машины и

грузовики. Я отыскал маленькую, еле заметную дыру в живой изгороди со

стороны дороги. Длинная лестница, усыпанная опавшими листьями и укрытая от

солнца ветвями старых буков, вела вниз, к каналу. Мне казалось, будто я внезапно

перенесся в прошлое. Я спустился к каналу: возле него царили тишина и

спокойствие – даже дорожный шум сюда не долетал. Дом стоял в нескольких

сотнях метров, к нему вел бечевник [1]. Невдалеке виднелся горбатый кирпичный

мост, переброшенный через канал.

В саду обнаружилось несколько сливовых деревьев, одно из которых проросло

через ветхий проржавевший мотоблок, некогда служивший для прореживания

густой поросли. На его колесах я заметил надписи «Оксфорд» и «Аллен».

У моего отца в пятидесятых был точно такой же мотоблок, который использовался

для ухода за фруктовым садом, занимавшим почти гектар. Наш сад находился

где-то в километре отсюда: именно в этих краях я провел детство. Однажды, когда

я наблюдал за работой отца, он случайно наехал на маленькую землеройку; я до

сих пор отчетливо помню ее окровавленное тельце и пронзительный

предсмертный визг.

Итак, дом выходил фасадом на спокойный, тихий канал и стоял прямо перед

массивными черными воротами узкого шлюза. Сюда нельзя подъехать на машине

– можно только дойти по бечевнику или подплыть на барже. Вдоль сада перед

каналом имелась кирпичная стена с поилками для лошадей – позже я обнаружил

металлические кольца, к которым привязывали лошадей, тащивших баржи вдоль

канала. Когда-то очень давно смотритель шлюза открывал и закрывал ворота, но

сейчас дома смотрителей, в свое время возведенные вдоль всего канала, уже все

распроданы, и с воротами разбираются экипажи барж. Мне сказали, что тут

водятся зимородки (порой можно увидеть, как они пролетают над водой) и

выдры, хотя всего в нескольких сотнях метрах отсюда над каналом по эстакаде с

шумом мчатся машины. Впрочем, стоило мне отвернуться от дороги – и до самого

горизонта я не увидел ничего, кроме полей и деревьев да заросшего тростником

озера позади дома. Вполне можно было поверить, будто я очутился в глухой

деревушке – вроде той, в которой вырос, – и никакой объездной дороги,

построенной шестьдесят лет назад, нет и в помине.

* * *

Неподалеку от дома, на заросшем травой берегу канала, меня дожидалась

сотрудница управляющей компании. Она открыла висячий замок на входной

двери. Я ступил за порог и заметил на полу несколько писем, затоптанных

грязными следами от ботинок. Девушка увидела, что я смотрю вниз, и объяснила,

что тут жил одинокий старик, владевший домом почти пятьдесят лет, – в

документах на собственность он значился как работник канала. Несколько лет

назад он умер, и застройщик, выкупивший дом, выставил его на продажу.