Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

предназначенного для разрезания живой человеческой плоти, а в моем случае –

человеческого мозга; места без окон, стерильно-чистого, с кондиционированным

воздухом, ярко освещенного, где по центру под двумя огромными дисками

операционных ламп стоит длинный стол, окруженный всевозможными

приборами. Или же через несколько недель, когда настанет время, я просто уйду

отсюда навсегда без каких-либо сожалений?

Когда-то давно я думал, что нейрохирургия – занятие для гениев, которые

способны мастерски орудовать и руками, и мозгом, совмещая науку и искусство. Я

был убежден, что нейрохирурги – раз уж они имеют дело с мозгом, в котором

рождаются человеческие мысли и чувства, – необычайно мудрые люди, что уж

им-то наверняка удалось постичь глубочайший смысл жизни. В молодости я

просто принял к сведению, что физическое вещество нашего мозга производит на

свет нематериальные мысли и чувства. И я верил, будто работу мозга можно

объяснить и понять. Однако, став старше, я пришел к выводу, что мы не имеем ни

малейшего представления о том, как именно в физической материи зарождается

неосязаемое сознание. Этот факт все больше и больше подпитывал мое

любопытство и восхищение, но одновременно меня тревожило понимание того,

что мой мозг – подобно всем остальным органам моего тела – стареет, что стареет

мое «я» и мне никак не узнать, что конкретно во мне могло измениться. Я смотрю

на старческие пятна на морщинистой коже моих рук – рук, которые сыграли

центральную роль в моей жизни, – и гадаю, как выглядел бы мой собственный

мозг на томограмме. Я переживаю из-за возможной деменции, от которой умер

мой отец. На томограмме, сделанной за несколько лет до его смерти, мозг

напоминал головку швейцарского сыра – с огромными отверстиями и пустотами.

Я знаю, что моя память уже вовсе не такая превосходная, как раньше. Подчас мне

сложно запомнить чье-то имя.

Мои познания в нейронауке лишают меня утешительной надежды на какую бы то

ни было жизнь после смерти и на повторное обретение всего, что было утеряно за

долгие годы усыхания мозга. Я слыхал, что некоторым нейрохирургам их

профессия не мешает верить в существование души и загробной жизни, но для

меня это такой же когнитивный диссонанс, как и тот, с которым сталкиваются

умирающие люди, все еще лелеющие надежду на дальнейшую жизнь. Впрочем, я

отчасти нашел для себя утешение в мысли о том, что моя собственная натура, мое

«я» – хрупкое сознание, пишущее эти самые строки, неуверенно плывущее по

поверхности непостижимого океана электрических импульсов и химических

реакций, в который оно погружается каждую ночь, когда я засыпаю; сознание,

ставшее результатом бесчисленных миллионов лет эволюции, – является

величайшей загадкой на свете, возможно даже более великой, чем сама

Вселенная.

Я понял, что, работая с мозгом, ничего не узнаешь о жизни – разве что лишний

раз ужаснешься тому, насколько она хрупка. Нельзя сказать, что под конец

карьеры я полностью утратил веру и иллюзии – скорее в определенном смысле

разочаровался. Я гораздо больше узнал о собственном несовершенстве и об

ограниченности хирургического вмешательства (хотя зачастую без него и не

обойтись), чем о том, как в действительности работает мозг. Хотя в тот миг, когда

я сидел в прохладной операционной, прислонившись спиной к чистой стене, мне

на ум вдруг пришло, что все эти невеселые мысли навеяны банальной усталостью

– неудивительно для пожилого нейрохирурга, который вот-вот выйдет на пенсию.

Опухоль в мозге девушки произрастала из мягких мозговых оболочек – тонких

кожистых мембран, которые окружают головной, а также спинной мозг в нижней

части черепа, известной как задняя черепная ямка. Она находилась рядом с одной

из крупных венозных пазух. Венозные пазухи – своего рода дренажные трубы,

постоянно выкачивающие огромные объемы темно-бордовой, лишенной

кислорода крови – крови, которая была ярко-красной, когда только достигла

мозга, направленная туда сердцем.

Кровь проходит через мозг за считаные секунды – четверть всей крови,

поступающей от сердца, – и тут же темнеет, потому что мозг забирает из нее

драгоценный кислород.

Мышление, восприятие, ощущения, управление работой нашего организма,

главным образом бессознательное, – на все это уходит очень много энергии, для

получения которой активно используется кислород. Был небольшой риск разрыва

поперечной венозной пазухи при попытке удалить опухоль, что привело бы к

катастрофическому кровоизлиянию, поэтому я вымыл руки и помог Тиму

завершить операцию, в течение двадцати минут крайне осторожно прижигая и

отслаивая опухоль со стороны пазухи, которую постарался не проткнуть.

– Думаю, можно смело сказать, что опухоль полностью удалена, – заключил я.

– Не думаю, что смогу заняться мистером Уильямсом, пациентом с опухолью

лобной доли, – заметил Тим. – В час начинается амбулаторный прием. Мне очень

неловко об этом просить, но не могли бы вы за него взяться и удалить как можно

бóльшую часть опухоли? Уделить ему столько времени, сколько понадобится?

– Похоже, выбора у меня нет, – проворчал я, недовольный тем, что придется

оперировать пациента, с которым лично не провел обстоятельную беседу. К тому

же я совсем не был уверен, что операция ему поможет.

Итак, Тим отправился в амбулаторное отделение, а Сами закончил операцию за

него, заполнив отверстие в черепе девушки быстро схватывающимся пластичным

раствором и зашив скальп. Час спустя в смежную с операционной наркозную

комнату вкатили мистера Уильямса. Это был мужчина на вид старше сорока, с

тонкими усиками, бледным, безразличным лицом и, наверное, довольно высокий,

потому что его ноги, на которые были надеты положенные по правилам

антиэмболические чулки, свисали с края каталки.

– Меня зовут Генри Марш, я старший хирург, – сказал я, глядя на него сверху

вниз.

– Ага.

– Полагаю, Тим Джонс уже объяснил вам все, что нужно?

Реакции пришлось ждать долго. Мне показалось, что он глубоко задумался,

прежде чем ответить:

– Да.

– Не хотите ни о чем спросить?

Он хихикнул, и снова последовала продолжительная пауза.

– Нет, – ответил он наконец.

– Что ж, давайте тогда приступим, – сказал я анестезиологу и вышел из комнаты.

Сами ждал меня в операционной перед установленными на стене компьютерными

мониторами, на которых мы обычно рассматриваем томограммы мозга

пациентов. Он уже вывел на экраны снимки мистера Уильямса.