Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

сложить ладони у груди в знак приветствия, как на лице почти каждого

появляется ответная улыбка – чуть застенчивая и обаятельная. Я настоял на том, чтобы по окончании каждой консультации пациенты задавали вопросы, которые

их интересуют. Благодаря этому прием начал меньше походить на конвейер, но

число принятых мной лично пациентов уменьшилось, потому что у каждого было

слишком много вопросов. Мало кто из пациентов знал английский, и почти все

плохо справлялись с описанием собственных симптомов. Нередко приходили

фермеры, ведущие натуральное хозяйство и не умеющие ни читать, ни писать. Да

и английский у многих младших врачей был довольно скудным. Порой мне

казалось, что поставить внятный диагноз попросту невозможно, так как пациенты

путались в своих же симптомах и чересчур рьяно стремились попробовать какое-

нибудь новое лекарство. С другой стороны, некоторые из них страдали

туберкулезом, филяриозом или другим совершенно незнакомым мне

заболеванием. Принимать непальских пациентов было нелегко, и мне

приходилось прилагать максимум усилий, чтобы в бесконечном потоке людей с

хроническими болями в пояснице, головными болями и жгучей болью по всему

телу не упустить пациента с действительно серьезной проблемой.

– Вам известно, что такое соматизация?

– Нет, сэр.

– Это концепция, суть которой состоит в следующем. Если человек по какой-то

причине чувствует себя несчастным или впадает в депрессию – например, из-за

семейных неурядиц и всего в таком духе, – но не хочет себе в этом признаться, у

него могут возникнуть головные боли или боли по всему телу либо странное

ощущение жжения. Человек начинает думать, что причина его плохого

настроения кроется в этих симптомах, вместо того чтобы признать, что на самом

деле он, допустим, несчастлив в браке. Подобные симптомы называют

психосоматическими. Их можно рассматривать как своего рода самообман. Здесь

вообще признают такой диагноз, как депрессия?

– Вообще-то нет, сэр.

– Любая боль рождается в мозге. – Я ущипну себя за мизинец левой руки и

продемонстрировал его младшим врачам, сидящим за столом напротив меня. –

Боль не в пальце – она у меня в голове. Это мне только кажется, будто она в

пальце. В случае же с психосоматическими симптомами болевые ощущения

создаются мозгом без стимулов со стороны периферической нервной системы.

Таким образом, боль у пациента самая что ни на есть настоящая, но лечить ее

нужно совсем по-другому. Беда в том, что пациентам не нравится такое слышать.

Им кажется, будто их критикуют.

– Многие женщины просто привлекают к себе внимание, – заметил Упама, один

из ординаторов. – Их мужья зарабатывают деньги за границей, и им плохо одним.

Помимо пациентов с пустяковыми проблемами мы сталкиваемся и с поистине

ужасными случаями. Молодая женщина, чья кожа головы почти вся изъедена

злокачественной опухолью… Мужчина, умирающий от опухоли мозга… Ребенок –

тринадцатилетняя девочка – с наполовину парализованным лицом. Снимок

показал сложный врожденный порок развития сустава, соединяющего череп с

позвоночником, что и было наиболее вероятной – хотя и весьма необычной –

причиной паралича. Ни я, ни Дев не были экспертами в такого рода

заболеваниях, и мы сошлись на том, что проводить операцию слишком

рискованно. Упама сообщил это девочке и ее отцу, и она расплакалась.

– Она же девочка, – объяснил Упама. – Ее лицо…

Глядя на плачущего ребенка, я задумался над тем, насколько чужды мне его

страдания. Я испытывал не просто отчужденность, свойственную всем врачам, –

между нами лежала языковая и культурная пропасть. От чувства отчужденности

никуда не деться – я понял это практически сразу, едва получил степень врача. Я

не в силах помочь девочке, и никому не станет легче, если я из-за этого

распереживаюсь. Однако я не мог не подумать и о карликовых шимпанзе бонобо,

которые считаются одними из ближайших родственников человека в животном

мире.

Исследование показало, что им присущи сострадание и доброта, а также чувство

справедливости и стремление утешать сородичей (во всяком случае – членов

своей группы), которым плохо. Их не научили этому священники, философы или

педагоги – это заложено в них природой, и вполне логично сделать аналогичный

вывод относительно нас.

Большинству молодых врачей приходится целенаправленно подавлять в себе

врожденную склонность к сопереживанию – только так мы сможем эффективно

выполнять свои обязанности. Нам не нужно учиться эмпатии – мы вынуждены

отучаться от нее. Пациенты становятся для нас частью так называемой внешней

группы, куда, по словам антропологов, входят люди, с которыми мы больше не

должны себя идентифицировать. Но девочка все плакала и плакала, и мне все

сильнее становилось не по себе. К тому же, убеждал я себя, единственное

основание для врача претендовать на моральное превосходство над

представителями других профессий заключается в том, что мы относимся – по

крайней мере теоретически – ко всем пациентам одинаково, независимо от их

социально-экономического класса, расовой принадлежности, национальности и

уровня достатка.

Итак, детские слезы не оставили от моей отчужденности камня на камне. Я

подумал: а вдруг мы с Девом ошибаемся? Я сфотографировал на смартфон снимок

мозга и отправил по электронной почте на другой конец света – коллеге,

специализирующемуся на подобных проблемах. Он ответил через полчаса: по его

мнению, операция была возможна и, кроме того, довольно проста.

Я показал письмо Деву.

– Ну разве не чудесная вещь этот Интернет?! – воскликнул я. – Можно в считаные

минуты получить консультацию у первоклассного специалиста.

– Надо бы позвать девочку и переговорить с родителями, – ответил он, но их уже

и след простыл.

* * *

Пока пациенты приходят и уходят, на улице темнеет. Предгорья Гималаев на

горизонте скрываются из виду. Зазубренные листья бананового дерева, растущего

на рисовом поле рядом с больницей, начинают дрожать и ударяться друг о друга

на ветру. Стайка мелких птиц взметнулась в воздух, словно горсть листьев, и тут

же растворилась в небесах. Окна в кабинете для приема амбулаторных больных

открыты – комнату наполняет упоительный запах мокрой земли, а лежащие

передо мной истории болезни сметает со стола порывом ветра. Электричество то и

дело пропадает, и на несколько минут комната погружается во тьму. Прямо над

головой раздается раскат грома, эхо от которого разносится по округе.