Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

смотрю на освободившуюся кровать. Ребенка больше не было – после него

осталась лишь кучка простыней: медсестры еще не успели сменить белье.

* * *

У меня возникли проблемы с подготовкой пациента к МВД [9] – операции, хорошо

помогающей при невралгии тройничного нерва, который отвечает за

чувствительность всего лица. В Лондоне я проводил такие операции сотни раз –

здесь же все было по-другому. Трудности начались, когда понадобилось

перевернуть пациента на живот.

– В Лондоне мы переворачиваем пациентов на «раз-два-три», – говорю я. – У вас

так принято?

– Да, сэр, – радостно заверяет меня ординатор.

– Раз, – произношу я, и он тут же принимается сталкивать пациента с каталки.

– Нет-нет! – кричу я. – Раз, два, три… и только потом переворачиваем!

Это напоминает скорее борьбу за мяч в регби, чем хорошо отлаженный маневр, но

все-таки нам удается уложить пациента лицом вниз на операционный стол.

* * *

Дорога от нашей неврологической больницы до государственной больницы Бир

занимает двадцать минут. За это время мы успели проехать мимо нескольких

небольших демонстраций, проходивших под наблюдением вооруженной до зубов

полиции.

Непалу никак не удается преодолеть политический хаос. Всего несколько лет

назад закончилась гражданская война. Через четыре года после расправы над

королевской семьей монархический строй был окончательно свергнут.

Пришедшее ему на смену марксистское правительство, избранное

демократическим путем, оказалось расколото непрекращающимся

противостоянием между политиками.

Улицы вокруг больницы были забиты пешеходами и мотороллерами. У входа

отощалая девушка продавала разрезанные пополам огурцы, посыпанные красной

приправой, доставая их прямо из пустой нефтяной бочки, служившей прилавком.

Через дорогу от больницы выстроился ряд ветхих аптек, вокруг которых толпился

народ.

– Первая аптека в Непале. – Дев указал на старое кирпичное здание позади

аптечных лачуг: по его стенам змеились широкие трещины, оставшиеся после

недавнего разрушительного землетрясения.

Сама больница походила на старый грязный склад. Глядя на нее, я припомнил

худшие больницы из тех, где мне довелось побывать во время поездок в Африку и

на Украину. Ее построили в шестидесятых американцы, и, хотя в отдельных

частях здания окон было достаточно, в целом она являла собой типичный

образчик архитектурного стиля, приверженцы которого не делали особых

различий между больницами и заводами или тюрьмами. Его характерные черты –

длинные темные коридоры и множество закоулков, где постоянно царит

полумрак. Палаты были забиты до отказа, и все выглядело запущенным и

унылым. Персонал встретил Дева радостными улыбками и громкими «намасте»,

но позже он признался, что визит в эту больницу глубоко расстроил его.

– Я организовал здесь собственное нейрохирургическое отделение, – сказал он

мне. – Первое в Непале. Мы создавали все с нуля, привезли подержанное

оборудование. Я делал ангиограммы сосудов головного мозга, напрямую

протыкая сонную артерию. Меня этому научил Джейми Амброуз из больницы

Аткинсона Морли. Каждый год мы полностью перекрашивали стены в отделении

– я платил за краску из собственного кармана. А теперь взгляните, во что все это

превратилось! Разруха, грязь, запустение.

Помолчав, он продолжил:

– Когда я вернулся из Англии, все отказывались работать после двух пополудни. И

я сидел в кабинете один-одинешенек – единственный старший врач во всем

здании. Но в конце концов другие врачи тоже начали оставаться после обеда.

Денег у нас тогда совсем не было. Я работал сутки напролет.

Покинув больницу, мы встали у входа, чтобы дождаться машины. Дева многие

узнавали: он был знаменит по всему Непалу, что уж тут говорить о больнице, в

которой он когда-то работал. Пока он болтал со знакомыми и обменивался с ними

шутками, я смотрел на нескончаемый поток входивших и выходивших людей. В

канаве напротив стояла огромная грязная лужа (вода сочилась из пробитого

водопровода), а рядом валялись горы мусора и кирпичных обломков, скорее всего

оставшиеся после землетрясения. И тем не менее, наблюдая за пробирающимися

через дорогу женщинами в ослепительно-ярких элегантных нарядах, я с

некоторым стыдом подумал, что картина кажется мне довольно красивой.

Пока Рамеш, наш водитель, лавировал между длинными и беспорядочными

очередями машин у автозаправочной станции, Дев вернулся к обсуждению

больницы Бир.

– Мне нужно прийти в себя. Ужасно, просто ужасно… Люди приезжали сюда

только для того, чтобы посмотреть, какое чудесное у меня отделение… И куда что

девалось? Вон тот этаж отличался от остальных. Прекрасная рабочая обстановка.

Даже руководство Королевского колледжа в Лондоне сочло мое отделение

подходящим для практики. Ничего не осталось, ничего.

Спустя несколько месяцев в Новой Зеландии я повстречал английского

нейрохирурга, который еще студентом бывал в нейрохирургическом отделении

государственной больницы Бир. Он подтвердил, что отделение Дева разительно

отличалось от остальных: «Луч света посреди кромешной тьмы».

Тем вечером за ужином Мадху сказала мне:

– Мы возвращались сюда с такими надеждами! А все стало только хуже.

7

Верхом на слоне

Мы выехали в Тераи – равнинные территории на юге Непала, граничащие с

Индией, – сразу после рассвета. Воздух был влажным и горячим без малейшего

намека на ветер. Настроение у меня была приподнятым: накануне я получил

гистологическое заключение о кожной опухоли, которую удалял перед поездкой в

Непал. Опухоль действительно оказалась злокачественной, но «границы

иссечения чистые» – проще говоря, с раком покончено и необходимости в

дальнейшем лечении нет.

В национальном парке Читван есть целая туристическая деревня, специализация

которой – поездки на слонах. Прошлогоднее землетрясение нанесло сильный

удар по туристическому бизнесу в Непале, и расположенный поблизости городок

Саураха с многочисленными барами и небольшими гостиницами выглядел

практически пустым.

– Чем они тут живут? – спросил я Дева.

– Надеждой, – пожал он плечами.

Я приметил лишь нескольких западных туристов, которых всегда легко вычислить

по мешковатым шортам и футболкам. Я же ношу рубашки с длинными рукавами

и брюки – и не просто чтобы выделиться, а потому, что католические миссионеры,

у которых я жил пятьдесят лет назад, когда работал в Африке волонтером-