Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

которые иначе как мистическими не назовешь: подчас я испытывал нечто вроде

глубочайшего озарения – острое чувство единения со всем миром, при этом

краски и тени приобретали невероятную глубину и красоту. Мои руки с венами на

них выглядели особенно впечатляюще. Я мог долго разглядывать их, изумляясь

их видом.

Спустя годы, во время занятий по анатомии, я был особенно очарован

анатомическим строением человеческой руки. В Длинном зале – помещении, где

лежали трупы, которых студенты должны были препарировать, – имелся большой

полиэтиленовый пакет с отрезанными руками на разных этапах препарирования.

Рука человека – исключительно сложный механизм с многочисленными

сухожилиями, суставами и мышцами; набор рычагов и шкивов, соединенных

шарнирами. Я делал подробные акварельные наброски этих рук, но, к моему

величайшему сожалению, впоследствии потерял свои тетради по анатомии.

Позже, читая Олдоса Хаксли, я обнаружил, что мои мистические переживания

аналогичны ощущениям, которые он испытал, когда попробовал мескалин.

Существует разновидность эпилепсии – так называемая лимбическая эпилепсия

(считается, что ею страдал Достоевский), – при которой люди испытывают

чувство причастности к некой высшей силе, зачастую интерпретируя это как

близкое присутствие Бога. Лимбическая система – часть мозга, отвечающая у

человека за эмоции, а у низших млекопитающих она отвечает главным образом за

обоняние. Когда я учился в Оксфордском университете, большинство моих друзей

экспериментировали с ЛСД, но я так и не осмелился попробовать этот наркотик.

Иногда я покуривал травку, но мне не нравилась вызываемая ею беззаботность.

По мере того как я взрослел, мистические переживания поблекли, а затем и вовсе

покинули меня, возможно вытесненные сексуальным желанием и возбуждением.

В то время как мои сокурсники ходили на вечеринки и учились целоваться с

девушками, я сидел в своей комнате на верхнем этаже огромного дома в Клэпхеме

и взахлеб читал книги. Я вел дневник, который через несколько лет уничтожил в

приступе смущения и стыда. Сейчас я жалею об этом: полагаю, многие проблемы,

которые не дают мне покоя на пороге старости, беспокоили меня уже в те годы,

когда я только начинал искать смысл жизни. К тому же сегодня меня наверняка

позабавило бы то, каким наивным я был в юности и насколько серьезно принимал

себя.

Отец порекомендовал мне много книг, начиная с Рэймонда Чандлера и

заканчивая работой Карла Поппера «Открытое общество и его враги», которая,

как мне кажется, существенно повлияла на мою жизнь. Поппер научил меня

подвергать сомнению неоспоримость власти, а также тому, что моральный долг

человека – бороться со страданиями путем «поэтапной социальной инженерии», а

не с помощью четко спланированной схемы действий, порождаемой той или иной

идеологией. Такой подход, безусловно, не противоречил христианской этике и

вере в социальную справедливость, которые привили мне родители, и не отрицал

важности доказательной базы, что я усвоил, будучи медиком. С другой стороны,

врачам за работу платят – причем весьма неплохо, и им ничего не остается, кроме

как помогать людям (за исключением случаев, когда помочь невозможно).

Выполнение наших обязанностей не требует от нас дополнительных моральных

усилий. Из-за этого мы легко впадаем в грех самодовольства – худший из грехов,

которые может совершить врач.

Этическая сложность работы врача состоит в том, чтобы относиться к пациентам

так, как мы хотели бы, чтобы относились к нам, но при этом уравновешивать

профессиональный подход и доброту эмоциональной отчужденностью, без

которой медику не обойтись. Поиск золотой середины между состраданием и

профессиональной отчужденностью и является первостепенной задачей для

любого врача. Решить ее очень непросто – и сложнее всего, когда имеешь дело с

нескончаемой чередой пациентов, которым зачастую не в силах помочь.

Поработав некоторое время санитаром, я решил стать хирургом. Я вернулся в

Оксфорд, чтобы завершить обучение и попробовать затем поступить на

медицинский факультет. Вскоре после возвращения в Лондон мне представилась

первая в жизни возможность совершить половой акт (с милейшей девушкой из

Лестера, которая сжалилась надо мной), но я потерпел неудачу. Это лишь

усугубило мой внутренний кризис. Я начал страдать от навязчивых мыслей и

принялся выискивать всевозможные удивительные связи между абсолютно

несовместимыми вещами. Поначалу это вдохновляло меня, но постепенно начало

пугать. Вертевшиеся в голове мысли выходили из-под контроля, и чувство

исключительного понимания всех тайн мироздания сменилось страхом,

ощущением присутствия рядом со мной некой злой сущности.

Теперь я понимаю, что какая-то часть меня пыталась через страх воззвать к

помощи. (Любопытно отметить, что существует разновидность лимбической

эпилепсии, при которой люди ощущают присутствие не Бога, а зла.) По совету

друга – еще одного человека, перед которым я в неоплатном долгу, – я обратился

к психиатру. К тому самому, которого я, несмотря на все отцовские уговоры,

отказался посещать годом ранее, после того как бросил учебу. Меня ненадолго

положили в психиатрическую больницу.

Меня поместили в отдельную палату, и первую ночь в больнице я провел, чувствуя

себя глубоко несчастным и напряженным. Ко мне заглянула дружелюбная

медсестра родом из Вест-Индии и спросила, не хочу ли я выпить снотворное.

– Нет, мне это не нужно, – наотрез отказался я, тут же заняв оборонительную

позицию.

– Ладно. Меня зовут Шарли, и если вы передумаете, то я буду в конце коридора, –

улыбнулась она.

Уснуть мне не удавалось. Я пал так низко, что передо мной больше не осталось

будущего. Я достиг дна бездонного колодца, из которого невозможно было

выбраться. Я стал душевнобольным. Я был абсолютно одинок.

Я плакал и плакал, чувствуя, как вместе со слезами что-то внутри моего сердца

оттаивает, словно осколок заколдованного зеркала, который проник в сердце

мальчика из сказки Ганса Христиана Андерсена «Снежная королева».

Я столько времени боролся с собой и все это время смотрел на окружающих как на

зеркало, в котором пытался разглядеть собственное отражение (увы, от этой

привычки я не избавился и по сей день). Мечтал ли я превратить свое сердце в

лед, желая подавить безнадежную и неуместную любовь к женщине, которая меня

поцеловала? Не знаю. Однако незадолго до рассвета я встал с кровати и пошел к