Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

том, кто будет нести мой чемодан, в котором, как и всегда, полно подержанного

хирургического инструмента, мы забираемся в машину. По дороге в больницу он

громко разглагольствует на ломаном, отрывистом английском. Как-то раз во

Львове – городе на западе Украины – я услышал, как говорит по-украински

местная поэтесса Марьяна Савка, и только тогда осознал, что украинский язык

может быть прекрасным, а вовсе не напыщенно-строгим, каким он звучит в устах

Игоря.

– Финансовый кризис – просто кошмар. У всех проблемы с деньгами. Все

недовольны. До кризиса мои врачи получали под две тысячи долларов, а теперь –

четыреста-пятьсот долларов в месяц.

Монолог прекращается, лишь когда мы приближаемся к больнице. Я знаю, что

перед маленьким тесным кабинетом уже выстроилась длинная очередь: все эти

люди ждут меня, у большинства – крупные, сложные опухоли мозга или другие

серьезные, зачастую безнадежные заболевания.

– Две акустические опухоли на сегодня, – говорит Игорь.

Мы проезжаем мимо уродливых многоэтажек на окраине города: в морозной

дымке они выглядят особенно унылыми и неприветливыми. На земле тонкий

слой снега.

Уже не в первый раз я думаю о том, какой мрачной на вид может быть Украина и

насколько выносливым должен быть ее народ, чтобы выжить.

– Много любопытных случаев, Генри, – радуется он.

– Для вас, может, и интересные, – угрюмо отвечаю я.

– Что-то после выхода на пенсию вы растеряли весь энтузиазм. – В его голосе

слышится неодобрительная интонация.

– Может, я просто старею.

– Нет-нет-нет! – восклицает он, а затем, возвращаясь к своей излюбленной теме,

рассказывает о том, что за прошлый год обанкротилось двадцать украинских

банков.

Мы пересекаем Днепр по одному из массивных мостов, построенных еще в

советскую эпоху. Река замерзла, но только местами. Внизу на ледяных островках

виднеются десятки человеческих силуэтов: люди сидят у черной кромки воды и

ловят рыбу через отверстия, проделанные во льду.

– Каждый день кто-то тонет, – замечает Игорь. – В этом году уже двадцать

погибло. Какая нелепость!

Мы едем по булыжной мостовой, ведущей от берега Днепра к центру Киева, и

поворачиваем на Институтской улице, где несколько месяцев назад во время

демонстраций на Майдане снайперы убили десятки протестующих. Центральный

госпиталь военно-медицинского управления СБУ, в котором Игорь арендует

помещения для своей частной клиники, – прямо за углом, на Липской улице. Как

и следовало ожидать, больница Службы безопасности Украины находится в

центре города. В разгар Майдана я не раз посещал Киев и старался как можно

больше времени проводить среди тысяч демонстрантов. Я гордился тем, что

являюсь частью всего этого.

* * *

Впервые я побывал на Украине в 1992 году, сразу после распада Советского Союза.

Посещая одну из больниц, я случайно познакомился с Игорем. Мы подружились,

и с тех пор я каждый год наведываюсь на Украину, чтобы помочь ему с

операциями. В девяностые здешняя медицина на десятилетия отставала от

западной. Я привез Игорю множество подержанных инструментов и микроскопов

и научил его всему, что знаю сам. Поначалу мы занимались только операциями на

позвоночнике, и вскоре Игорь стал, пожалуй, самым квалифицированным

хирургом на Украине. О нем пошла молва, и к нему на прием начали

записываться все больше пациентов с заболеваниями головного мозга. Игорь

постоянно донимал меня просьбами о том, чтобы я помог ему с нейрохирургией.

Главный его аргумент состоял в том, что на Украине никто толком не лечит

пациентов с крупными акустическими опухолями (он видел, как я провожу

подобные операции в Лондоне). Из-за несвоевременной диагностики эти опухоли

к моменту обнаружения достигают огромных размеров, из-за чего оперировать их

опасно и сложно.

Акустическими называют опухоли, которые произрастают в черепе из слухового

нерва; порой они становятся настолько большими, что, сдавливая мозг, медленно

убивают пациента.

Первый раз, в 1992 году, я приехал в Киев в сопровождении двух британских

коллег: анестезиолога и патологоанатома. Мы посетили главную государственную

нейрохирургическую больницу – один из двух крупнейших центров

нейрохирургии на территории Советского Союза, – где выступили с лекциями.

Коллеге-патологоанатому устроили экскурсию по патологоанатомическому

отделению киевской больницы, после чего он вернулся потрясенный: ему

показали ряд корзин, где лежал головной мозг пациентов, умерших после

операций по поводу акустической опухоли.

Когда Игорь вместе с женой Еленой приехал на нашу с Кейт свадьбу в 2004 году,

все, о чем он говорил, – это акустические невриномы и их оперативное лечение.

Через несколько дней Кейт не выдержала и сказала ему, что больше не хочет об

этом слышать. «Игорь, – заявила она, – простите, но придется ввести мораторий

на слово „акустический“. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Каждый раз,

когда мы собираемся за столом, вы только и делаете, что пытаетесь убедить Генри

показать вам, как оперировать акустические опухоли». Ну хоть на этот раз он

послушался и ненадолго успокоился. Даже мне его увлеченность нейрохирургией

и беззаветная преданность делу порой казались утомительными. В конце концов я

согласился помочь, пусть и не без опасений, потому что лечение опухолей мозга

одними операциями не ограничивается.

В годы, предшествовавшие событиям на Майдане, я возвращался домой в Англию

и с воодушевлением говорил знакомым:

– Украина – по-настоящему выдающаяся страна.

Обычно мне отвечали с озадаченным лицом:

– А разве это не часть России?

Тогда я читал мини-лекцию о том, что Украина – одна из величайших в истории

пограничных стран, где Европа встречает Азию, где демократия встречает

тиранию.

Думаю, большинство английских друзей и коллег воспринимали мое легкое

помешательство на Украине как экстравагантное хобби. Но когда начался Майдан

и вся Европа увидела кадры, которые освещали противостояние между

демонстрантами и бойцами спецподразделения «Беркут» с их дубинками, щитами

и катапультами (все это напоминало сцены средневековых сражений), увидела

заваленную горящими покрышками площадь Независимости, всю в густом

черном дыму, думаю, меня стали воспринимать чуть серьезней. За двадцать

четыре года нашей совместной работы у Игоря было много проблем. Он, всеми

силами старающийся усовершенствовать отечественную нейрохирургию с

помощью полученных знаний, был своего рода медицинским революционером и