Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

выпадением прямой кишки, старик с паховой грыжей, старуха с геморроем,

многочисленные пациенты с варикозным расширением вен – все это напомнило

мне о том, почему я так радовался, когда обязательный год общей хирургии

подошел к концу и я смог полностью посвятить себя нейрохирургии. Однако я

вспомнил и о том, что современная медицина занимается не только спасением

жизни – пожалуй, она принесла не меньше пользы, научившись лечить

несмертельные хронические заболевания, от которых иначе мы бы тяжело

страдали и от которых жители Непала и других бедных стран продолжают

страдать и по сей день.

Я вспомнил, как в тот год по пятницам после обеда вел прием в кабинете

проктолога. Ни мне, ни пациентам все происходившее там не доставляло

удовольствия. Они знали, и я тоже знал, что я «прокачу их на серебряной ракете»

– так мы называли между собой медицинскую процедуру (официально –

сигмоидоскопия), при которой для осмотра внутренней поверхности прямой

кишки используется длинная стальная трубка с подсветкой. Хотя против

операций я ничего не имел.

Вот молодая женщина с выпяченным правым глазом, которую мы вынуждены

отправить в Катманду, чтобы сделать снимок. Вот мать, волнуясь, поторапливает

девочку с судорожными припадками, скорее всего ложными. Когда у людей

развиваются припадки на глазах у врача – а это один из тех случаев, – обычно

(хотя и не всегда) это означает, что проблема носит психологический характер и

не имеет отношения к эпилепсии. Дев выписал антидепрессант «Амитриптилин».

О дальнейшем наблюдении в глухой сельской местности и речи идти не может.

Нельзя предугадать, что случится с нашими пациентами, большинство из которых

даже читать не умеют.

Многие достают полиэтиленовые пакеты, набитые лекарствами, которые они

принимают.

Все говорят на непальском, конечно же. Убаюканный сотнями голосов снаружи и

жужжанием потолочного вентилятора, я впадаю в полудрему. На улице жарко –

наверное, уже под сорок. Пациентов в начале очереди прижимают к

металлическим воротам, и охраняющие нас полицейские время от времени

пробираются через толпу, чтобы остановить зарождающуюся драку или провести

в больницу неотложных пациентов. К счастью, в здании все отлично

организовано.

Вот мужчина, на чьих ладонях и ступнях наросты, напоминающие бородавки.

Следующие на очереди пятилетний мальчик и его десятилетняя сестра, оба

ослепли в двухлетнем возрасте. Их проводят в комнату и усаживают напротив нас.

Мои коллеги листают заляпанные, потрепанные бумажки – историю болезни. Все,

что мы можем сделать, – подтвердить, что помочь детям нельзя.

Я спросил, есть ли в Непале школы для незрячих детей, и мне ответили, что есть,

но маловероятно, что дети из отдаленной горной деревушки смогут посещать одну

из них.

Обедаем мы на раскаленной от солнца крыше, в тени ярко-голубого брезентового

тента, который остался после волонтеров ООН, помогавших жертвам

землетрясения. Я заговорил с гинекологом:

– Сколько влагалищных исследований вы успели провести?

– Более пятисот.

– Эти женщины знают хоть что-нибудь о своей анатомии?

– Большинство – нет. Не стоит и пытаться объяснить им что-нибудь. Некоторые

способны кое-что понять, но обычно я просто говорю, как называется их болезнь и

какое лекарство принимать. Женщины в очереди у кабинета, – добавила она, –

начали драться за право зайти первой…

Один кабинет предназначен для тех, кто слишком слаб, чтобы сидеть или стоять.

На носилках лежит девушка с диабетом: у нее начался острый кетоацидоз. Взгляд

у нее потухший, а выражение лица отрешенное; она кашляет, периодически

срыгивая в стоящую рядом пластиковую миску. У врача не получается поставить

ей капельницу, и я подтверждая свою бесполезность, тоже с ней не справляюсь.

Наконец одному из анестезиологов удается добиться успеха. Девушке сделали

внутривенное вливание и дали оставшийся от другого пациента инсулин.

– Каковы ее перспективы? – спросил я.

– Хорошего мало. Бедная крестьянка из глухой деревни – инсулин позволить себе

не может. Для многих здесь диабет по-прежнему смертелен. Мы сказали мужу,

чтобы он отвез ее в ближайшую большую больницу. Может, там ей помогут.

Я набрел на пустое помещение в разрушенной части больничного здания.

Землетрясение оставило в стенах огромные трещины; многочисленные окна

выходят на высокое манговое дерево; комнату наполняет шум невидимой отсюда

Будхи Гандаки, стекающей с ледника горы Манаслу. Какое-то время я сижу здесь

в одиночестве, надеясь что-нибудь написать, но затем меня находят два озорных

непальских мальчугана. Они заглядывают мне через плечо, пытаясь рассмотреть,

чем я занимаюсь, и становится ясно, что меня не оставят в покое. Я возвращаюсь в

кабинет и наблюдаю за чередой входящих и уходящих пациентов.

Через три дня работа подходит к концу. К раннему вечеру у дверей госпиталя

остается лишь несколько пациентов. Я сижу снаружи на белом пластиковом стуле,

разглядывая размытые очертания голубых холмов, окружающих меня. На улице

по-прежнему очень жарко. Дует сильный ветер, раскачивая гигантское манговое

дерево. По дороге мимо больницы движется шумная свадебная процессия,

которую сопровождают клубы пыли. На всех женщинах яркие наряды, а двое

мужчин, возглавляющих шествие, трубят в длинные изогнутые рога. Невесту

несут в паланкине, на ней вуаль и красное с золотыми переливами платье. Следом

идет жених с разрисованным лицом и в пышно украшенном плаще сложного

кроя. Три девочки, играющие в больничном дворе, подходят ко мне. Мы

обмениваемся парой слов, совершенно друг друга не понимая. Они радостно

смеются и пляшут вокруг меня, а потом снова куда-то убегают. Хотелось бы мне

знать непальский, чтобы с ними поговорить! Больше всего я жалею о том, что,

кроме английского, не знаю ни одного другого языка. Все, что мне остается, –

сидеть и наблюдать, как ветер поднимает с иссохшей земли пылевые вихри, а

дневной свет постепенно угасает.

12

Украина

Игорь, как всегда, встречает меня в аэропорту, то и дело выныривая из толпы,

пытаясь меня разглядеть. Типичное для него строгое выражение лица ненадолго

сменяется улыбкой, когда он замечает меня, однако с каждым годом улыбка эта

исчезает все быстрее и быстрее. На смену несгибаемому энтузиазму, столь

поразившему меня, когда мы познакомились, пришло нечто другое, более

мрачное.

Мы целуемся в знак приветствия (эта традиция меня немного смущает). Споря о