Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

старались помочь мне любыми способами – и вместе с тем почти никогда не

просили ничего взамен и почти никогда ни на что не жаловались. Я пользовался

их любовью, хотя именно она стала одной из главных причин моего огромного

самомнения, которое всю жизнь было одновременно и моей сильной чертой, и

слабой.

Отец был выдающимся адвокатом, правда, он выбрал довольно необычный

карьерный путь. Четырнадцать лет проработав преподавателем в Оксфордском

университете, он покинул его, а затем сменил несколько международных

правовых организаций, пока, наконец, не начал работать на британское

правительство. Как один из первых членов Комиссии по правовым вопросам он

участвовал в реформировании и модернизации британского законодательства. В

молодости я не интересовался ни правом в целом, ни работой отца: все это

казалось мне ужасно скучным. Только на закате собственной карьеры – главным

образом благодаря поездкам за границу, где я многократно становился

свидетелем чудовищной коррупции и злоупотребления властью, – я понял,

насколько важную роль в жизни свободного общества играет правопорядок,

принципы которого лежали в основе мировоззрения моего отца. К примеру, в

демократических выборах нет большого смысла, если отсутствует независимая

судебная система. Некролог отца в лондонском «Таймс» занял целую страницу,

вызвав у меня и чувство сыновьей гордости, и приступ стыда. Моя карьера врача

кажется мне сейчас незначительной в сравнении с его достижениями.

То, насколько серьезными вопросами занимался отец, а также его высокая

нравственность и почти аскетическое мировоззрение совершенно расходились с

его несерьезным отношением к самому себе. Вся семья следовала его примеру, но

боюсь, что в наших глазах он был скорее шутом, чем авторитетом. На моей памяти

лишь несколько раз он вышел из себя из-за нашего неуважительного к нему

отношения. Ему нравилось рассказывать смешные истории о себе и о своих

эксцентричных выходках – порой преднамеренных. Он часто говорил, что хочет

написать мемуары, но дело не пошло дальше первой страницы, на которой он

описал, как в 1917 году, когда ему было четыре года, дернул за спусковой шнур

артиллерийского орудия в парке имени Виктории в Бате – эту возможность ему

предоставили в знак благодарности его родителям от правительства за то, что те

выкупили облигации, выпущенные для финансирования Первой мировой войны.

Я не раз обещал отцу сесть с диктофоном и записать на пленку его воспоминания

и многочисленные истории: жизнь у него сложилась необычно и в высшей

степени интересно, к тому же он был чудесным рассказчиком, – но так никогда

этого и не сделал, о чем глубоко сожалею. По мере угасания отцовского мозга его

собственное прошлое, равно как и все, что он узнал о происхождении нашей

семьи, корни которой следует искать в сельских районах Сомерсета и Дорсета,

кануло в небытие и теперь навеки потеряно. Мне известны лишь отдельные

фрагменты.

Во время войны отец служил в военной разведке и допрашивал

высокопоставленных немецких военнопленных, потому что свободно говорил по-

немецки. Однажды он признался, что его излюбленный прием состоял в том,

чтобы проводить допрос так же, как и занятия в Оксфорде: он просил

заключенных написать эссе на тему демократии и права. «С ярыми фашистами

это было гиблое дело, – заметил он. – Но с некоторыми получалось». Так,

однажды он узнал, что захваченный в плен капитан немецкой подводной лодки

придерживается антифашистских взглядов. Отец дал ему британскую солдатскую

шинель и тайком вывел на экскурсию по Лондону, хотя и слегка волновался: как

объяснить все полиции, если она их остановит? Он пришел в бешенство, когда

всплыла информация о пытках, которым британские военные в Северной

Ирландии подвергали тех, кого подозревали в работе на Ирландскую

республиканскую армию в первые годы Смуты [16]. Как и многие опытные

следователи, он считал, что мягкость и сила убеждения дают лучшие результаты,

чем жестокость. Во время допросов отца особенно интересовало, какое моральное

состояние царит в армии противника. Он написал доклад о том, что ковровые

бомбардировки Германии лишь укрепляют боевой дух немцев, а не подрывают

его. Когда Бомбардировщик Харрис – глава бомбардировочного командования

Королевских военно-воздушных сил – увидел доклад, он пришел в такую ярость,

что потребовал отдать автора под трибунал. К счастью, этого не произошло, а

история подтвердила полную правоту моего отца.

Отец частенько уверял, что в доме его родителей в Бате было всего-навсего три

книги. Подозреваю, он все же несколько преувеличивал. Мой дед по отцовской

линии владел ювелирным бизнесом, а бабушка занималась пошивом платьев,

пока не появились дети. Она родилась в семье фермера (одна из восьмерых детей)

и каждый день проходила по тринадцать километров, чтобы добраться до

мастерской, в которой работала швеей. В конце концов бабушка стала хозяйкой

магазина, в котором, как уверял нас отец, продавалась исключительно

изысканная одежда. Отношения с его собственным отцом у него сложились

непростые – однажды дело чуть не дошло до рукоприкладства.

– Ты жалеешь об этом? – спросил я, когда услышал эту историю.

– Нет, – спокойно ответил он. – Потому что я уверен в своей правоте.

Его уверенность базировалась не на заносчивости, а на последовательном и

непреклонном соблюдении высоких моральных принципов, и то, что он почти

всегда оказывался прав, изрядно раздражало эгоистичного, мятежного по натуре

подростка, каким я когда-то был. Мой дед (которого я не знал, поскольку он умер

вскоре после моего рождения) никак не мог взять в толк, как и почему его сын

стал интеллектуалом, начал придерживаться левых политических взглядов,

женился на немецкой беженке и поселился в доме, заставленном тысячами книг.

Прежде чем стать преподавателем права в Оксфорде, отец учился в

малоизвестной частной школе для мальчиков неподалеку от Бата, которая, как он

однажды упомянул, специализировалась на подготовке будущих врачей и

евангелистских миссионеров. Позже его постоянно мучили ночные кошмары,

связанные с этим местом: если верить его словам, в «Школьных годах Тома

Брауна» [17] описаны детские забавы по сравнению с тем, через что довелось

пройти ему. Итак, школу он ненавидел, но стал старшиной в школьном кадетском

корпусе, играл в школьной команде по регби и участвовал в соревнованиях по

гребле в составе школьной сборной. Отец часто говорил, что то, каким он стал, –