Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

целиком и полностью заслуга учителя истории, который повлиял на него в

юности. Его отношение к успеху и общепризнанной власти оставалось

неоднозначным на протяжении всей жизни. Я очень редко видел отца

подавленным (не считая тех многочисленных случаев, когда сам причинял ему

огорчения), и причиной одной из таких ситуаций стало письмо, в котором тот

самый учитель истории попросил его поучаствовать в кампании по сбору средств

для его старой школы. Отец всегда был щедрым человеком и активно занимался

благотворительностью, но после продолжительных и болезненных копаний в себе

все-таки написал любимому учителю, что не готов сделать пожертвование.

Работая секретарем в оксфордском отделении Лиги Наций – организации со

слишком идеалистическими принципами, из-за чего она изначально была

обречена, – отец в 1936 году поехал в Германию, чтобы выучить немецкий язык.

Он остановился в городе Галле, где и познакомился с моей мамой, учившейся на

продавца книг: оба снимали комнаты у одного и того же хозяина.

Антинацистские убеждения не позволили маме поступить в университет, вот она и

выбрала работу в книжном магазине, чтобы сохранить хоть какую-то

причастность к любимой филологии. Отец был первым человеком, которому она

смогла излить душу и который понял, как глубоко она страдает, из-за того что

творится в Германии.

И именно политические взгляды накликали на нее беду. Кто-то подслушал, как в

разговоре с одной из коллег мама высказывала антинацистские идеи. Коллега

попала под следствие и угодила за решетку, а маму отпустили на том основании,

что, как выразился один из допрашивавших ее гестаповцев, она «тупая девка».

Однако ее должны были вызвать в суд в качестве свидетельницы – для

перекрестного допроса по делу коллеги, и она чувствовала, что не вынесет этого.

Словом, отец женился на ней, и они уехали в Англию всего за несколько недель до

начала Второй мировой войны.

Мамина сестра была ярой сторонницей Гитлера, а брат вступил в ряды

люфтваффе, правда, из любви к небу, а не из политических убеждений. Не знаю,

каким образом мама поняла, что гитлеровский режим несет в себе зло. Лишь

после ее смерти, прочитав документы о том, что происходило в Германии тех лет

(в переводе, так как мой немецкий оставляет желать лучшего), я осознал, каким

мужественным было мамино решение. Решение покинуть Германию – страну, чей

народ известен глубочайшим уважением к власти, да еще накануне войны, –

многие восприняли как предательство. Сейчас, с высоты прожитых лет, все

кажется очевидным, но как бы я хотел, чтобы мама по-прежнему была со мной и

мы с ней могли поговорить об этом!

Спустя шестьдесят лет я затронул эту тему в разговоре с родителями. Мой брак

трещал по швам, и я иногда заходил к ним, чтобы пожаловаться на несчастную

жизнь. Конечно, не следовало обременять их своими проблемами, но мне было

непривычно практически на равных вести с ними разговоры о сложностях

семейной жизни. Я узнал, что решение жениться на маме далось отцу нелегко,

хотя он так и не уточнил почему. Мама предположила, что у него была невеста в

Англии, но отец это не подтвердил. По его словам, он был в таком отчаянии, что

однажды (в те годы он работал младшим юристом в Лондоне), идя по Тоттнем-

Корт-роуд, заметил вывеску, предлагавшую услуги психотерапевта. Наверное, это

была какая-нибудь христианская миссия. Так или иначе, отец познакомился там с

человеком, который оказал ему неоценимую помощь.

В Непале браки и сегодня договорные. Если верить моим тамошним друзьям,

такая схема обычно срабатывает.

Иногда мне кажется, что на редкость успешный брак моих родителей в каком-то

смысле тоже был договорным, а базировался этот договор на следовании букве

закона и соблюдении морально-этических и демократических принципов.

Начиная с шестидесятых родители активно участвовали в создании организации

«Международная амнистия», а мама вела – в типичной для нее спокойной и при

этом эффективной манере – реестр политических заключенных в десятках стран

мира. Поначалу офис организации размещался в адвокатской конторе Питера

Бененсона, в голову которому и пришла идея ее создания. Я иногда тоже помогал,

правда, помощь моя заключалась главным образом в облизывании марок и

заклеивании конвертов. Хотелось бы мне сказать, что эти письма

предназначались диктаторам по всему миру. На самом же деле в большинстве

своем они представляли собой новостную рассылку и были адресованы

маленьким волонтерским группам (ячейкам, как у революционеров), а уже те

непосредственно брали под защиту конкретных заключенных и направляли

письма протеста диктаторским режимам, взявшим этих людей под стражу.

К моменту моего появления на свет в 1950-м у мамы развилась странная болезнь,

которая вызвала появление мучительно болезненных синяков вокруг многих

суставов. Она обращалась к всевозможным специалистам, но никому из них не

удалось поставить вразумительный диагноз. Один предположил, что это

аллергическая реакция, из-за чего родители вынуждены были избавиться от всех

домашних животных. Единственное, что помогало, – это мышьяк (из-за него у

мамы впоследствии развилась редчайшая форма рака кожи под названием

«болезнь Боуэна»).

В конце концов (мне тогда было всего несколько месяцев) родители от отчаяния

обратились за помощью к психиатру, и маму на полтора месяца положили в

оксфордскую больницу «Парк Госпиталь» для лечения методами психоанализа

под наблюдением врача – немецкого эмигранта, как и она сама. Однажды она мне

рассказала, что он напоминал ей отца – моего деда, который неожиданно умер в

1936 году от давшего метастазы рака кишечника. Ей было восемнадцать. Будучи

эмигрантом, врач, должно быть, прекрасно понимал, каково ей было потерять

свою семью, свое прошлое, свою национальную принадлежность. Ее мать умерла

во время войны от рака груди, а сестра пропала без вести после налета британской

авиации на немецкий город Йена. Как я упоминал, мамина сестра была

фанатичной нацисткой, и они расстались на плохой ноте. Хотя после войны кто-то

сообщил маме, что перед смертью сестра поменяла взгляды. Думаю, маме также

казалось – хотя я никогда не спрашивал ее об этом прямо, – что, сбежав из

Германии, она предала свои принципы, потому что отказалась отстаивать их и

бросила на произвол судьбы коллегу, представшую перед судом.

Лечение сработало, и неизвестно откуда взявшиеся синяки сошли. Нельзя сказать,

помог ли здесь психоанализ или же дело было в том, что отец, по его