Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

перспективой самостоятельно провести операцию.

А я все сидел на кухонном стуле, уставившись в стену. В больнице прекрасно

обойдутся и без меня, вовсе не обязательно ехать туда. Однако я понимал, что

мысли об операции не дадут мне уснуть. Поэтому я быстренько оделся и покатил

по темным пустынным улицам – благо жил неподалеку – в больницу. Я взбежал

на второй этаж, но, к своей досаде, обнаружил, что пациентку еще не доставили в

операционную. Тогда я пошел в отделение интенсивной терапии. Пациентка, так

и не пришедшая в сознание, была по-прежнему подключена к аппарату

искусственной вентиляции легких. Вокруг собрались врачи и медсестры.

– Да не ждите вы долбаных санитаров, – в гневе выпалил я. – Я сам доставлю ее в

операционную.

Началась привычная суета. От пациентки отсоединили все подключенное

оборудование: шприцевые насосы, мониторы, катетеры, капельницы и аппарат

искусственной вентиляции легких, а затем ее подключили к портативной

аппаратуре, после чего неуклюжая процессия из согнутых пополам врачей и

медсестер, толкающих носилки или несущих оборудование, двинулась по

коридору к операционной.

Оказавшись на месте, я в считаные минуты вскрыл голову бедняжки и

прикоснулся пальцем к ее мозгу.

– Мозг очень вялый, – пробормотал я.

– Наверное, дело в искусственной вентиляции легких и лекарствах, которые ей

давали, – сказал Влад. – Смотрите, мозг пульсирует. Значит, все будет в порядке.

Он указал на покрытую кровеносными сосудами желто-коричневую массу,

являвшуюся мозгом: она слегка расширялась и сжималась синхронно с писком

кардиомонитора.

– Да, так говорят, – возразил я. – Но, как подсказывает мой опыт, это мало что

значит. Если у пациентки лопнули оба зрачка, это запросто может

свидетельствовать о том, что она перенесла обширный инсульт и теперь бóльшая

часть ее мозга мертва. Возможно, поэтому мы сейчас и не наблюдаем отека. А

завтра мозг продолжит отмирать и разовьется новый отек. Хотя точно так же она

может и выжить… – добавил я, надеясь на чудо.

Я взял диссектор и отсос и буквально за несколько минут избавился от опухоли,

доставившей столько неприятностей. Операция оказалась легкой до абсурда.

В конце подобных неотложных операций неизбежно наступает критический

момент, когда хирург нервно приподнимает веки бессознательного пациента,

чтобы выяснить, реагируют ли зрачки на свет. Если они сужаются, это означает,

что пациент будет жить.

– Кажется, левый зрачок реагирует, – обрадовалась анестезиолог, неотрывно

смотревшая в левый глаз пациентки; правый глаз был прикрыт повязкой,

которую я наложил на голову, после того как зашил скальп.

Я принялся разглядывать черный зрачок. Пришлось наклониться пониже – я едва

не задел носом лицо пациентки, так как в спешке забыл захватить с собой очки.

– Не думаю, – ответил я. – Слишком уж вам этого хочется, вот и показалось.

Я написал краткий отчет о проведенной операции, попросил Влада позвонить

родственникам пациентки, после того как ее заберут из операционной, и поехал

домой.

Спалось мне плохо. Я часто просыпался, словно отвергнутый любовник, который

отчаянно надеется, что все будет хорошо. Я надеялся, что на рассвете позвонит

Влад и сообщит, что пациентке стало лучше. Но телефон упорно молчал.

Придя утром на работу, я прямиком направился в отделение интенсивной

терапии. Один из старших врачей стоял у кровати моей пациентки:

– Лучше ей не стало.

И он принялся сыпать техническими деталями о том, какими способами удалось

решить метаболические проблемы пациентки. Он всегда казался мне несколько

бессердечным.

– Вчера ночью никак не мог уснуть, – внезапно произнес он.

– Это не ваша вина.

– Знаю. Но было так гадко на душе.

У дверей палаты ждали родственники. Вдвоем мы подошли к ним, чтобы

поговорить и подготовить к худшему. Я сказал, что кое-какая надежда еще есть.

Пациентка может выжить – но точно так же может и умереть.

– Возможно, перед операцией она перенесла тяжелейший инсульт. Пока еще рано

делать выводы.

Я объяснил, что если действительно случился инсульт, то увидеть его последствия

можно только на снимке, сделанном на следующий день. Поэтому я пообещал, что

чуть позже сегодня же мы сделаем пациентке томограмму.

Вечером я вернулся в больницу и изучил томограмму на экране компьютера. Мозг

был весь в темных пятнах – явное свидетельство непоправимого повреждения.

Очевидно, когда женщину пытались вывести из диабетической комы, ее мозг опух

так сильно, что развился обширный инсульт. Мы опоздали с операцией. Я

направился в отделение интенсивной терапии, где в переговорной комнате сидели

родственники пациентки. Не отводя глаз, они смотрели на меня, пока я сообщал,

что надежда потеряна. Я признался, что смерти можно было избежать, если бы

при поступлении ей сделали анализ на уровень сахара в крови. Я пообещал, что

будет организовано расследование и что я буду держать их в курсе дела.

Пока я говорил, мне хотелось изо всей мочи закричать: не я виноват в том, что

при поступлении у пациентки не проверили уровень сахара, что никто из

младших врачей не удосужился сделать это, а анестезиолог даже не догадывалась

об этом. Не я виноват в том, что пациентов доставляют в больницу в крайней

спешке и мы не успеваем все проверить как следует.

Я подумал о целой армии менеджеров, которые управляют больницей, и о

стоящих над ними политиках: все они виноваты не меньше меня, но сегодня

ночью они будут сладко спать в своих постелях, возможно, видя сны об

установленных правительством целевых показателях или о выходных в

загородном отеле, и никому из них не придется общаться ни с пациентами, ни с их

родственниками.

Почему я должен брать на себя ответственность за всю больницу, если мое мнение

по поводу управления этой больницей никоим образом не учитывается? Почему я

должен за всех извиняться? Есть ли моя вина в том, что наш корабль идет ко дну?

Конечно, я не стал делиться этими мыслями с родственниками пациентки, а

вместо этого сказал, как глубоко я сожалею о том, что она умрет, и о том, что мне

не удалось ее спасти. Они слушали меня в тишине, с трудом сдерживая слезы.

– Спасибо, доктор, – под конец сказал один из них, но я покинул тесную

переговорную, чувствуя себя препаршиво.

На следующий день прибор искусственной вентиляции легких отключили.

Я посоветовал родственникам подать на больницу в суд: они наверняка выиграли

бы дело, но они отказались. Возможно, из-за того что я извинился перед ними.