Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

слишком сложно протолкнуть трубку через горло в пищевод, так как зонд очень

большой, а пациенты кашляли, и к тому же их продолжало рвать кровью.

Медперсоналу приходилось надевать фартуки и резиновые сапоги.

Несмотря на все усилия, кровавую рвоту остановить не удавалось. Помню, как

пациент безмолвно смотрел мне в глаза, пока мы с ординатором и медсестрами

всю ночь пытались сохранить ему жизнь. Каждые несколько минут он с трудом

поворачивался на бок, чтобы наполнить тазик для рвоты очередной порцией

крови.

Мы вводили ему свежую замороженную плазму и факторы свертывания крови, но

явно проигрывали сражение – кровь становилась все более жидкой и уже не

сворачивалась даже в тазике. Было очевидно, что долго пациент не протянет.

Ординатор набрал полный шприц морфина, чтобы «облегчить его уход». Не

помню точно, кто сделал укол. К тому моменту рассвело, и на смену холодному

флуоресцентному освещению пришел теплый солнечный свет. Зафиксировав

факт смерти, я, совершенно измотанный, вернулся в обшарпанную комнату для

дежурных, в которой всегда пахло вареной капустой: запах доносился из

больничной кухни, расположенной этажом ниже. За окном было лето, утро

выдалось солнечным и невероятно красивым. Это я помню отчетливо.

* * *

Я проработал старшим врачом всего год, и был у меня пациент с вторичной

опухолью мозга. Опухоль была редкая; изначально она представляла собой

цельную массу, которую я смог удалить. Но опухоль оказалась злокачественной и

через несколько месяцев дала рецидив. Теперь она представляла собой не

цельную массу, а отдельные раковые клетки, развивающиеся в спинномозговой

жидкости, словно опухоль растворилась в ней, сделав ее густой и липкой. Это

привело к острой гидроцефалии и жутким головным болям. Я провел еще одну

операцию, установив дренажную трубку (шунт), чтобы предотвратить скопление

жидкости в голове пациента. Оглядываясь назад, я понимаю, что допустил

ошибку; впоследствии я редко соглашался оперировать пациентов с

карциноматозным менингитом – так называется это заболевание. Гораздо

гуманнее позволить им умереть.

Ту операцию вряд ли можно назвать успешной. После нее головные боли

беспокоили пациента меньше, но он был полностью дезориентирован и

чрезмерно возбужден. Я не мог предложить других вариантов лечения и сообщил

родственникам, что его смерть – вопрос времени, с чем они смирились. Только вот

он упорно отказывался умирать: благодаря операции его жизнь продолжалась,

хотя смысла в этом уже не было. Затянувшаяся предсмертная агония все сильнее

нервировала родных больного, но фактически он мучился меньше, чем они. Как-

то утром старшая палатная медсестра позвонила моей секретарше Гейл и

попросила меня подойти. Дело было в старой уимблдонской больнице, и мой

кабинет размещался в подвале.

– Родственники подняли ужасный переполох, – сказали мне. – Они требуют вас.

Слегка волнуясь и глубоко сожалея об установке шунта, я взбежал по лестнице и

вошел в одну из палат старого образца – просторную, длинную комнату с

высокими окнами, в которой в два ряда стояло тридцать кроватей.

Пациент лежал в первой кровати слева, занавески вокруг нее были задернуты. Я

осторожно просунул голову внутрь. Жена пациента сидела рядом с ним и молча

плакала, а его сын, мужчина средних лет, стоял с красным от злости лицом. Он не

дал мне сказать ни слова.

– Да так даже с собакой не обращаются! – закричал он. – Немедленно прекратите

его мучения!

На мгновение я утратил дар речи.

– Не думаю, что он так уж сильно страдает. – Вот и все, что мне удалось из себя

выдавить.

Пациент молча пялился в потолок. Он был в сознании, но словно не понимал, что

происходит. Я объяснил, что мы даем ему героин (официальное название –

диаморфин) через шприцевой насос, и указал на стойку для капельницы у

изголовья кровати.

– Сколько еще это будет продолжаться? – спросила женщина.

– Не могу сказать точно, – ответил я. – Несколько дней, не больше…

– Несколько дней назад вы сказали то же самое, – заметил ее сын.

– Все, что нам остается, – это ждать.

* * *

Слово «эвтаназия» используется при описании различных способов, при помощи

которых врач может преднамеренно вызвать смерть пациента. Это понятие

охватывает широкий спектр явлений, начиная от преступных массовых убийств в

психиатрических больницах нацистской Германии и заканчивая введением

обезболивающего (морфина) пациентам, находящимся в предсмертной агонии.

Сюда же относятся и «самоубийства с помощью врача», разрешенные в ряде стран

для людей, которым грозит неминуемая смерть от таких заболеваний, как рак в

терминальной стадии или боковой амиотрофический склероз; в более

ограниченном списке стран, в том числе в Бельгии, эта мера допускается и в

случаях, когда человеку предстоит всю жизнь мучиться от паралича или

неизлечимой депрессии. В Великобритании, равно как и почти во всем мире,

самоубийства с участием врача противозаконны, хотя опросы британского

населения неоднократно демонстрировали, что подавляющее большинство

выступает за внесение в законодательство соответствующих поправок. У врачей

из-за этого проблем больше, чем у остальных людей. Они редко признаются –

даже в разговорах между собой, – что помогали пациентам умереть, хотя нет

сомнений в том, что в прошлом это случалось, и я искренне надеюсь, что такое

происходит и по сей день. Впрочем, наверняка сказать нельзя, потому что ни один

здравомыслящий врач не станет наговаривать на себя, рискуя попасть в тюрьму.

Врач должен избавлять людей от страданий, а не только продлевать им жизнь, но

подозреваю, что в современной медицине об этом частенько забывают. Врачей

любят обвинять в том, что они играют в Бога, однако мой опыт свидетельствует,

что чаще происходит как раз обратное. Многие врачи уклоняются от решений,

которые уменьшили бы страдания пациента, ускорив его смерть. Некоторые люди

способны посмотреть смерти в глаза и принять рациональное решение о том, что

такая жизнь не стоит того, чтобы ее продолжать. Например, один молодой

англичанин, у которого из-за травмы шеи, полученной во время игры в регби,

парализовало руки и ноги, лег в швейцарскую клинику, чтобы спокойно умереть.

Я знаю пожилую женщину, всю жизнь ухаживавшую за пациентами

психогериатрического отделения; состарившись, она предпочла уйти из жизни

аналогичным способом, избавив себя от риска деменции. Я считаю поступок этих