Елена Кисель - Аид. Любимец судьбы

– Много имен. Но обычно меня зовут: Ананка. Ананка-

Судьба. Повеяло холодком среди обжигающих стен батюш-

киной утробы.

«Ананка-Судьба, рожденная из Хаоса прежде всех», –

услужливо подсказала память голосом матери.

– Зачем пришла?

– Посмотреть на тебя.

– Что? Посмотрела?

3 Кронид (Кронион) – сын Крона

10

– А я тебя не вижу. Тут же темно, хоть глаз выколи –

вот тебя и не увидеть. Аид-невидимка4.

И засмеялась, но необидно, а весело. Аж самому за-

смеяться захотелось. Попробовал…

Забыл. Или все-таки не умел?

– А как зовут тебя, маленький Кронид?

А никак меня не зовут. Мать мне имя придумать не

успела, а отец и придумывать не стал. Крон, Повелитель

Времени, натура практичная и свою стихию тратить не лю-

бит. Принесли – сожрал. По животу похлопал и подытожил

– мол, хорошо пошел первенец.

Кажется, еще запил чем-то пахучим. Зараза.

– Никто меня не зовет. Меня некому звать. Ты зовешь:

Аид-невидимка…

– А знаешь, почему я пришла?

– На меня посмотреть, только не видишь почему-то.

– Ну, тогда это честно, маленький Кронид. Ты ведь

меня тоже не видишь.

– Другие видят?

– Очень немногие. И нечасто. Видеть свою Судьбу –

это, знаешь ли, не всегда приятно .

Голос у нее невеселый. Как будто ее тоже во младен-

честве сожрали. Или, например, ее колыбелью тоже стали

тьма и безвременье.

– Значит, они тебя слышат?

– Слушать свою судьбу умеют еще более немногие, чем

видеть ее …

– Почему?

– Потому что они слишком хотят все сделать по-сво-

ему. Слишком себялюбивы, чтобы слышать мой шепот.

Слишком горды, чтобы следовать советам и искать околь-

ные пути. Они умеют только бороться… как твой отец.

4 Имя «Аид» восходит к древнегреческому «невидимый,

незримый».

11

Помолчали. Безвременье вокруг смешивалось с

тьмой, тьма душила безвременье. Им не надоедает быть

частями единого целого.

– Значит, у него – тоже Судьба?

– У всех.

– И он хочет с тобой бороться?

– Не надо со мной бороться. Пожалуйста, не надо со

мной бороться!! Мир еще так молод, а я уже так устала…

с вами бороться, дураками. Побеждать. У меня ведь тоже –

Судьба… предназначение.

– А что с тобой делать тогда? Любить? Поклоняться?!

– Нельзя любить то, что у тебя вечно за плечами. И

поклоняться тому, о чем совсем не знаешь. Меня понимать

надо. Понимать и принимать, какая я есть.

– Ну и что тогда? Ты станешь мягче, что ли?

– Маленький Кронид… я не бываю тверже или мягче. Я

бываю – твоя или нет.

– Тогда какая ты – моя?

– Ты мне нравишься, Аид-невидимка. Попроси меня.

Какой захочешь – такой и стану.

– И будешь – у меня за плечами?

– Если не прогонишь.

Как будто я такой дурак – прогонять.

* * *

Наверное, ей тоже было здорово скучно.

Или даже вообще делать нечего.

Вот и наведывалась раз за разом к сыну Крона, запер-

тому в утробе своего отца.

Так, подавала голос из-за спины. Роняла фразы.

По делу и не по делу.

В любом случае я смаковал их подолгу, словно материн-

ское молоко, и безвременье казалось не таким томительным.

12

– Ты что думаешь – мне совсем нечем заняться, толь-

ко объяснять упрямому мальчишке, что и как там, вовне? Я, может, сижу высоко, на небесах, выше самой высокой горы.

И вращаю ось мира.

– Ври больше.

– А вот и вращаю, невидимка. Если не вращать – мой

свиток писаться не будет, и жизнь совсем остановится.

А мои дочки перестанут прясть нити судеб и вынимать

жребии.

– И что тогда?

– Нельзя жить без жребия, маленький Кронид. Это

значит – вечно быть на перепутье дорог, каждая из кото-

рых ведет в неизвестность. Новый шаг – новое перепутье.

Это значит: остаться на растерзание случайностям. Двое, которым предопределено встретиться, – не встретятся.

Слово, которое нужно произнести, не будет произнесено.

Это значит, все вернется к тому, с чего все началось, неви-

димка, – в нем не было Судьбы…

– В чем? И с чего все началось? Ты что, опять за свое?!

Смеется только. Мол, ты еще маленький, невидимка,

занимай себя другими разговорами.

Какая разница, чем занимать. Тут же тьма и безвре-

менье, безвременье и тьма… Разве что только разбежаться

– и на стенку броситься, послушать, как там отец меня ко-

стерит.– А что это ты просто сидишь, а, маленький Кронид?

Ну, точно делать ей больше нечего. А врет, мол, ось

эту самую вращаю…

– Еще могу стоять. Или лежать. Все равно ж ни зги не

видно.– Это ты здесь не видишь. Потому что и не стара-

ешься что-нибудь увидеть. Тьма полна оттенками точ-

но так же, как свет, невидимка, просто смотреть надо

пристальнее… тоньше. Не глазами – собой. В кажущемся

13

безмолвии можно различить звуки – только вслушиваться

нужно как следует. Не ушами – собой.

– Я не понимаю. Я не вижу.

– Ты упрямый, маленький Кронид. Ты справишься.

Тьма обиженно колыхнулась в такт голосу Судьбы.

Подзатыльник отвесила – или это все-таки Ананка развле-

кается? Тьма – липкая, жаркая – обволакивала и, кажется,

пыталась успокоить. А что? Она же мне – колыбель. Родные

друг другу, можно сказать.

Оттенки черного явились первыми.

Не просил и не искал, даже и вглядываться не ста-

рался, а они пришли: черно-угольный, по-ночному черный,

непроницаемо-черный, пыльно-черный, затягивающий

мрак, черное дерево, черный со слюдяным блеском, черный,

как то небо, которое я видел в снах.

Оттенки распирали тьму, толкались, лезли в глаза –

да успокойтесь вы! – уплотнялись, рисуя неясные, зыбкие

очертания. Очертания складывались несмело, менялись,

потом рисовали новые оттенки: черно-багровый, черно-се-

рый, черно-бурый, аспидно-синий…

Вблизи очертания обрели еще и ощущения.

Неровные, свинцово-черные нагромождения – по-

трескавшиеся от времени валуны, об один ушиб лодыжку,

крошатся под пальцами, карабкаться на них неудобно.

Жжено-серое с коричневым, шершавое, большое – древес-

ные стволы, лежат, рассыпавшись, набросаны в беспорядке,

приходится обходить. Жирно-черное, густо булькнуло под

ногой – лужа вонючей жижи.

Чем дольше я учился видеть заново, тем больше давило

ощущение бесконечности окружающего пространства, утроба

отца не казалась больше тесной клеткой – лабиринт, чертоги…

Беспредельная свалка.

– Ты внутри времени. Думаешь, оно поглотило толь-