Елена Кисель - Аид. Любимец судьбы

ко тебя одного?

14

Вовремя это она… за плечами. Аж подскочил на ме-

сте, оступился на чем-то мягком, размазанном – и полетел

в интересно звякнувшую груду. Ругнулся словцом, каким

отец обычно поминал меня, вылезая из кучи когда-то

острых, а теперь затупленных штук. Прищурился – попы-

тался ловить оттенки…

Чернота бронзы – она снилась мне – и прозелень

времени. Я знаю, что вот это длинное, с острым, но выщер-

бленным наконечником – копье, а вот поломанные стрелы

лежат, затупленный нож, неудачно скованный меч…

– Как в него это все поместилось?!

– Твой отец – Повелитель Времени. Когда он поглотил

тебя, ты оказался в месте, куда уходит все, что попадает

между его жерновами .

Чьи-то кости осели под босыми ногами в пыль. Оно и

видно – попали между жерновами.

– Я, значит, сейчас не у Крона в утробе.

– Да – и нет, маленький Кронид .

– Бывает, чтобы – сразу и да, и нет?

Когда она так смеется – дует в макушку легким ветер-

ком превосходства – то хочется заехать ей в нос. Только где

он этот нос у Судьбы, кто его видел?!

– Только так и бывает, невидимка… Ты в его утробе.

Ты можешь разбежаться и удариться в ее стенки. Ты мо-

жешь сидеть в душном, узком мешке. И ты в бесконечном

лабиринте Времени. Ты можешь бродить здесь столетия.

Можешь открыть длину переходов, и ширину коридоров, и

тысячи вещей, которые пожрало время.

– От чего это зависит?

– От твоего желания .

Нынче ей было весело. Подпрыгивала, что ли, у меня

за спиной. Дразнилась частыми, мелкими смешками – ду-

мать мешала.

– А не все равно, чего я тут хочу? Меня съели.

15

– Ты – сын Крона и Реи. Ты – внук Урана и Геи. Ты –

правнук Хаоса. С твоими желаниями, невидимка, придется

считаться кому угодно.

– И тебе?

– А как ты думаешь?

И залилась во весь голос – аж камни недалекие гулом

откликнулись.

Хотеть чего-то – странно. Будто в чужую кожу влез.

Знаю – как не хотеть , это привычно, это я помню. Не хотел

быть здесь. Не хотел, чтобы звучал тот голос, который все

набивался со сказкой.

Хочу я вернуться, где был раньше? В отцовской утро-

бе можно хоть пару раз на стенки броситься – довести до

икоты старую заразу. Здесь – простор, хлам, оттенки…

Пару вечностей можно побродить, а там посмотрим.

Наверное, здесь можно было бродить три тыся-

чи вечностей – даже если бы я не возвращался время от

времени в отцовскую утробу. О себе напомнить. Довести

Крона до памятной изжоги, прислушаться к проклятиям

извне – ага, скверный характер, а ты представь, в кого я, папенька! – закрыть глаза и провалиться в извилистый

беспростветный лабиринт с непредсказуемыми изгиба-

ми, изменчивыми стенами, неразличимым верхом. Над

головой всегда колыхалась густая тьма, не желавшая

прорастать оттенками, а стены были разные на ощупь:

то жаркие, упругие, пульсирующе-живые, то каменные,

ползущие осыпью под пальцами, то будто кованые, с

острыми скобками. Повороты, закоулки, тупики; ровные

коридоры обманчиво уверенно уводят вдаль; пойдешь, а

коридор не кончается, и камни под ноги попадаются все

те же; так вот и идешь, пока не брякнешься носом в кам-

ни от усталости; поднимешься – а ты на том же месте, где

начинал путь. Частью коридоры были пустыми, частью в

них встречалось хламье, которым питается время: волосы

16

или нити, гнилые плоды, окаменевшие мертвые стволы,

камни из жилищ и жертвенников, тела животных, а когда

и только кости; миски, иглы, расщепленные инструменты,

украшения вроде бус; шкуры, кубки, изорванные, поеден-

ные насекомыми ткани… время хватало все подряд, охот-

но сваливало в кучи и хоронило внутри себя, и я бродил

по этому великому могильнику – ощупью и по запахам,

расквашивая нос, раздирая колени, разрезая ладони, пока

оттенки не договорились и не начали приходить чаще,

пока острый лист, торчащий из темноты, не стал ущерб-

ным острием копья, а мягкая, теплая масса не преврати-

лась в кучу перепревших фруктов.

Пока я не стал отличать и видеть – стены, стволы,

поломанные кресла, искалеченные очаги, оскалы черепов…

Вот ее я не мог увидеть – а может, не хотел, даже когда

навострился смотреть по-новому. А она уверяла, что не мо-

жет увидеть меня – Аид-невидимка!

Интересно, чего это она со мной разговаривает?

– А тебе кроме меня и слушать-то некого , – и этот

ее смешок, похожий на зарницу. Или не на зарницу, а мне

просто сравнивать не с чем. – Пока что .

– Пока – что?

– Пока что , – посмаковала каждый звук, раскатила

языком.

А сама мне еще говорила – попроси, мол, меня. Какой

захочешь – такой стану. Интересно, если ее попросить не

быть такой вредной – согласится?

– Что – старый гад еще кого-то проглотит?

Молчит, вредная. Наверное, к себе отправилась, на

небеса. Ось мира вращать.

Вечно она так – бросит слово или два, а они потом

в темноте вокруг летают, щекочут виски, тревожат. Вот

и сейчас – сквозь тьму проступают ворохи тканей, оттен-

ки, узоры – черное на черном, темно-красное на черном,

17

мрачно-желтое на сером… А вокруг – отзвуки. Тревожные.

Нехорошие.

« Пока что ».

В темноте и безвременье иногда были звуки.

Шелест крыльев – побольше и поменьше, – и чье-то

невнятное рычание, и хныканье, а как-то раз послышалось

что-то похожее на песенку. Знать бы, кто ходит по этим тем-

ницам, кроме меня и Ананки.

Время – ненасытная и неразборчивая тварь. Если уж

заглотнет – попробуй, отбери…

* * *

Вихрь налетел неожиданно – со спины. Ударил шер-

шаво и кожисто, не дав упасть до конца, надавил на грудь

когтистой лапой, дыхнул жаром и гнилостью из разверстой

пасти – и тьма была на его стороне, мельтешила в глазах, не

давала рассмотреть противника…

– Последыш… – гнусно прошипело в лицо. –

Узнаешь…

Узнавать не хотелось. Вскинулся, толкнул ногами на-

обум, крутнулся, плечо оцарапал о треклятый валун (вечно

под ногами мешается!), вскочил, стиснув кулаки, впился

глазами во тьму – где они там, оттенки?

Сгущаются оттенки. Рисуют угольно-серым силуэт вы-

сотой мне по грудь. Чешуя. Крылья. Огонечки глаз поблески-

вают – золотисто-желтые звезды, или звезды другого цвета?

Пасть – черно-красная – не закрывается, где ж тут

закрыться, когда столько зубов. Не зубов даже – толстых,

крепких игл.

Лапы – мощные, трехпалые, с кривыми когтями –

словно от другого зверя. Черно-серебристая шерсть ощети-

нилась вдоль холки, на границе с чешуей.