Наталья Долинина - Предисловие к Достоевскому

Низменная житейская мораль говорит: да, нужно принять предложение Быкова. Вот он уже идет за ответом. Страх, ужас Вареньки вырываются на страницу письма: «Пришел Быков; я бросаю письмо неоконченным. Много еще я хотела сказать вам. Быков уже здесь!»

Что же отвечает Девушкин? Что может он ответить? «Я, маточка, спешу вам отвечать; я, маточка, спешу вам объявить, что я изумлен. Все это как-то не того ...Вчера мы по­хоронили Горшкова. Да, это так, Варенька, это так. Быков поступил благородно; только вот видите ли, родная моя, так вы и соглашаетесь...»

«Вчера мы похоронили Горшкова»! Вот ответ Девушкина, хотя он и сам не понимает, что именно здесь — его ответ. Да ведь расставаться с Варенькой — как похоронить себя. Дать Быкову увезти ее — как похоронить ее. И что можно сделать, что возразить? Ведь Девушкин видел Быкова: «Видный, вид­ный мужчина; даоюе уж и очень видный мужчина».

Быков уже ворвался в жизнь Вареньки, и эта жизнь на на­ших глазах теряет всю свою духовность. Теперь Варенькины письма полны упоминания о Быкове: «...господин Быков ска­зал... господин Быков сердится... господин Быков торопится... господин Быков говорит... господин Быков заезжает каждое утро, все сердится...» И при этом — новые заботы, исходящие от господина Быкова, самые земные: «...как можно скорее приискать белошвеек», «недостает блонд и кружева». Девуш­кин должен бегать по магазинам и портнихам, сообщать мас­терицам, что надо вышивать «тамбуром, а не гладью», «лис­тики на пелерине шить возвышенно, усики и шипы кордонне, а потом обшить воротник кружевом или широкой фальбалой».

Никогда раньше Вареньку не интересовали все эти швей­ные проблемы, хотя сама она зарабатывала деньги выши­ваньем, но упоминала о своей работе вскользь, в письмах ее к Девушкину была другая жизнь, были интересы возвышен­ные. Теперь все затмили эти приказчицкие слова, потому что «господин Быков говорит, что он не хочет, чтобы жена его как кухарка ходила, и что я непременно должна «утереть нос всем помещицам». Так он сам говорит».

Раньше в письмах Вареньки были мысли о книгах, она сердилась на Девушкина, читающего разную ерунду, она при­учила его к Пушкину и старалась приучить к Гоголю, хотя это ей так и не удалось. Теперь даже и Девушкин заразился галантерейно-ювелирными интересами Быкова, перечисляет комиссии Вареньки, которые он исправно выполняет, докла­дывает и о шитье тамбуром, и о рассуждениях брильянтщика, и о фальбале... А господин Быков «все сердится», он уже не хочет больших трат, в письмах Вареньки виден трепет: «Я и отвечать ему ничего не смею, он горячий такой...»

И только в последнем своем письме, письме без даты, на­писанном неизвестно кому, потому что Варенька уехала, Де- вушкин осмеливается поднять бунт и против Быкова, и про­тив его установок. «Да как же, с кем же вы теперь будете? Там вашему сердечку будет грустно, тошно и холодно. Тоска его высосет, грусть его пополам разорвет. Вы там умрете, вас там в сыру землю положат; об вас и поплакать будет некому там! Господин Быков будет все зайцев травить...»

Это — неумелый, беспомощный протест, он не принесет никакого результата, да и сам Девушкин знает: он может только просить, только умолять: «Я, маточка, на колени перед господином Быковым брошусь, я ему докажу, все докажу!»

Но читатель видит: вот теперь, в минуту высшего своего страдания, Девушкин поднимается до той духовной высоты, которую хотела видеть в нем Варенька. Его первые письма беспомощны, так полны канцелярских приниженных слов, так тусклы по языку... А в этом последнем письме он поднимается до поэзии, до высокого слога народных причитаний: «Тоска его высосет, грусть его пополам разорвет... вас там в сыру землю положат...» И, главное, он понимает, наконец, где глав­ный враг, что погубило его бедное счастье: «Вы, может быть, оттого, что он вам фальбалу-то все закупает, вы, может быть, от этого! Да ведь что же фальбала? Ведь она, маточка, вздор! Тут речь идет о жизни человеческой, а ведь она, маточка, тряпка — фальбала; она, маточка, фальбала-то — тряпица».

Девушкин понял главное: с ним Вареньку связывало об­щее представление о жизни человеческой, Быков понятия не имеет об этой, душевной связи между людьми. Быкову важны тряпки, чтобы поразить соседних помещиц, для Быкова глав­ное — фальбала! И Быков побеждает, потому что челове­ческое никому не важно, всем важно и нужно бездуховное: деньги, поместье, зайцев травить, а о душе человеческой за­ботятся одни чудаки, которым нет места в жестоком и пош­лом мире.

Господин Быков — первый из героев Достоевского, оли­цетворяющих зло. При этом он ни на секунду не считает себя злодеем. Да и кто из людей, живущих одной моралью с Бы­ковым, осудит его? Черные герои Достоевского редко бывают совсем черны, у каждого из них есть какое-то оправдание. Меня всегда поражал один характер, описанный в «Преступ­лении и наказании», — Свидригайлов. Он ведь вырос из гос­подина Быкова, он ославил Дуню, сестру Раскольнико- ва, опорочил ее в глазах общества, он принес массу зла... и его невозможно осудить, потому что его жалко. Но сходство

Свидригайлова с Быковым — только внешнее. Свидригайлов способен и на злодейство, и на великодушие, он кончает собой, не в силах совладать с бурей бушующих в нем стра­стей... Быков — из другой галереи, к которой принадлежит и князь Валковский: людей, не задумывающихся, людей, уве­ренных в своем праве. Таких злодеев у Достоевского немно­го, — не заслуживающих никакого оправдания. Оправдать можно того, кто страдает, сомневается, испытывает угрызе­ния совести. Рогожин в «Идиоте» — мрачный, чудовищный убийца, но читатель не думает об этом, потому что душевная казнь, на которую Рогожин сам себя обрек, непереносима и не может сравниться ни с каким людским наказанием. Верхо- венский в «Бесах» — тоже убийца, но он уверен в своем пра­ве убивать, и этого не прощают ему ни Достоевский, ни чи­татель.

Нельзя быть уверенным в своем праве на зло — эта мысль, возникнув в первом романе Достоевского, пройдет че­рез все его книги.

Глава III

НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ ИХМЕНЕВ

1. Управляющий князя Валковского

С отцом Наташи — Николаем Серге­евичем Ихменевым — мы, кажется, уже много раз встречались — на страницах книг прошлого века. Молодость его мог­ла быть описана Пушкиным, Тургеневым, Толстым — такие молодые люди есть у каждого из этих писателей. «Лет два­дцати от роду он распорядился поступить в гусары. Все шло хорошо; но на шестом году его службы случилось ему в один несчастный вечер про­играть все свое состояние».

То, что было дальше, напоминает «Пиковую даму»: «На следующий вечер он снова явился к карточному столу и по­ставил на карту свою лошадь — последнее, что у него оста­лось. Карта взяла, за ней другая, третья, и через полчаса он отыграл одну из деревень своих...»