Наталья Долинина - Предисловие к Достоевскому

Однако конец этой истории вовсе не пушкинский. Ихме- нев не отдался безумию игры, безумию денег — «он забасто­вал и на другой же день подал в отставку». На этом с бур­ной гусарской молодостью было покончено, и вся дальнейшая история Ихменева прямо противоположна легкомысленномуее началу. Перед нами — очень хороший, очень честный, очень скромный человек. Деревенька Ихменевка, которую он отыграл, никак не сделала его богатым. Тем не менее, женил­ся он на «совершенной бесприданнице» — значит, по любви. «Хозяином сделался Николай Сергеич превосходным».

Рассказчик не боится высказать свое мнение о Николае Сергеиче заранее: позже, когда мы узнаем и полюбим стари* ка, мы разделим все чувства, какие питает к нему Иван Пет­рович. Пока мы знаем только, что Ихменев взял на воспита­ние чужого мальчика, сироту, «из жалости». Всех остальных его свойств мы еще не видели, но Иван Петрович предупреж­дает нас: Ихменев — «человек простой, прямой, бескорыст­ный, благородный...» Мы ведь помним добрую иронию, с ко­торой Достоевский рассказал о его молодости: «...распорядил­ся поступить в гусары...»

И вот в жизнь этого прямого, храброго и бескорыстного человека врывается князь Валковский с дружеской просьбой взять на себя управление его Васильевским.

«Князь был еще молодой человек, хотя и не первой моло­дости, имел немалый чин, значительные связи , был красив собою, имел состояние и, наконец, был вдовец...»

В этом описании только одно настораживает: чрезхмерная сухость. Как будто писатель не рассказывает о герое, а пи­шет его казенную биографию для департамента: ни одной человеческой черты — возраст, внешность, чин, связи, состоя­ние, семейное положение...

В следующих строках уже начинает звучать негромкая, но вполне ясная ироническая интонация: «Одним словом, это был один из блестящих представителей высшего петербург­ского общества, которые редко появляются в губерниях и, появляясь, производят чрезвычайный эффект». Дальше рас­сказчик не скроет и прямой злости: «Князь, однако же, был не из любезных, особенно с теми, в ком не нуждался и кого считал хоть немного ниже себя. С своими соседями по имению он не заблагорассудил познакомиться, чем тотчас же на­жил себе много врагов. И потому все чрезвычайно удивились, когда вдруг ему вздумалось сделать визит к Николаю Сергеичу».

Еще ничего всерьез дурного мы не узнали о князе. Но от этих мимоходом брошенных слов: «не заблагорассудил», «вздумалось» — становится неспокойно: человек, который со­вершает поступки, движимый только своим «вздумается — не вздумается», человек блестящий и, видимо, холодный мо­жет принести горе всем окружающим — это мы уже чувству­ем. Но ничего страшного не происходит. Наоборот! Посетив Ихменевых, князь «тотчас же очаровал их обоих», держался просто, дружески. «Ихменевы не могли надивиться: как мож­но было про такого дорогого, милейшего человека говорить, что он гордый, спесивый, сухой эгоист, о чем в один голос кричали все соседи?»

Говоря о князе, Иван Петрович удерживается от прямых обвиняющих слов: он давно уже разгадал этого человека, не­навидит его, но читатель еще ничего не знает, ему предстоит сделать выводы самому. Описывая Ихменева, рассказчик по­зволяет себе грустную иронию: Николай Сергеич «был один из тех добрейших и наивно-романтических людей, которые так хороши у нас на Руси, что бы ни говорили о них, и ко­торые, если уж полюбят кого (иногда бог знает за что), то отдаются ему всей душой, простирая иногда свою привязан­ность до комического».

Ирония рассказчика направлена не против Ихменева, а против мира, где нельзя полюбить человека так, чтобы от­даться ему всей душой, где нельзя позволить себе верить людям, где любовь и преданность бывают разрушены ложью и обманом. Ихменев прожил жизнь, не подозревая об этом. Он верил, он любил... Его прекрасный, «наивно-романтиче­ский», честный, прямой мир столкнулся с блестящим, лжи­вым, жестоким, бесчеловечным, эгоистическим миром петер­бургских салонов, чинов, связей, состояний — всего, что не­сет в себе князь Валковский. Где было Николаю Сергеичу разгадать князя, как мог он усомниться в таком блестящем и очаровательном человеке, удостоившем его своей друж­бой? «...Успехи князя, слухи об его удачах, о его возвыше­нии он принимал к сердцу, как будто дело шло о родном его брате».

Конфликт между Ихменевым и князем был неизбежен. Иван Петрович приоткрывает его, но только приоткрывает — биография князя рассказана далеко не полностью, передано только то, что известно всем, о чем ходят слухи, — да и что же еще мог знать воспитанник Ихменева, начинающий ли­тератор, для которого мир петербургских гостиных, мир кня­зя — незнакомый, таинственный, чужой? И знал он о жизни князя скорее всего от Ихменева, — то есть князь предста­вал перед ним уже заранее оправданным.

И все-таки даже из этого описания мы узнаем, что князь — человек, во многом противоположный Ихменеву.

В молодости Ихменев был, пожалуй, в более благополуч­ном положении, чем князь: «...после родителей ему досталось полтораста душ хорошего имения». Князь же «от родителей своих не получил почти ничего». Мы уже знаем, как рас­порядился Ихменев своими полутораста душами: проиграл их все.

Князь Валковский тоже играл в карты — но не в ран« ней молодости, а когда уже достиг некоторого положения в обществе: «...несмотря на врожденную расчетливость, дохо­дившую до скупости, проигрывал кому нужно в карты и не морщился даже от огромных проигрышей». Ихменев про­игрался от безрассудности, нерасчетливости. Князь проиг-* рывал «кому нужно», — исходя из точного, дальновидного расчета.

Еще более резко видна разница между этими людьми в ис­тории женитьбы каждого из них. Как мы уже знаем, Ихме­нев женился на «совершенной бесприданнице»; князь Вал­ковский — «на деньгах». «Брак на перезрелой дочери какого- то купца-откупщика спас его. Откупщик, конечно, обманул его на приданом, но все-таки на деньги жены можно было выкупить родовое имение и подняться на ноги».

Если проигрыш Ихменева остался тяжелым воспомина­нием в его душе, если всей дальнейшей жизнью он старался искупить эту ошибку, то князь начал жизнь с обмана, впро­чем, взаимного: он «женился на деньгах», а отец жены «об­манул его на приданом» — и вся дальнейшая жизнь князя, даже в самом приблизительном пересказе, построена исклю­чительно на расчете. Жену он вскоре оставил, как и сына, а сам уехал в далекую губернию, «где выхлопотал... довольно видное место. Душа его жаждала отличий, возвышений, карь­еры...» — и он принялся добиваться всего этого. О князе го­ворили, что «еще в первый год своего сожительства с же­ною он чуть не замучил ее своим грубым с ней обхождением. Этот слух всегда возмущал Николая Сергеича, и он с жаром стоял за князя, утверждая, что князь неспособен к неблаго­родному поступку».