Наталья Долинина - Печорин и наше время

В этом «я-то» — скрытый упрек: вы забыли, а не я... Опять Печорин пытается как-то сгладить свою холодность: «Ну полно, полно!» — говорит он Максиму Максимычу, «обняв его друже­ски». Слова его приветливы. Но, «говоря это, он уже сидел в ко­ляске, и ямщик уже начал подбирать вожжи». Если раньше то­ропился Максим Максимыч навстречу Печорину, то теперь торо­пится Печорин — от старика, от воспоминаний. Дважды повто­ренное «уже» показывает, как быстр он теперь — сесть в коля­ску, отдать приказание ямщику успел за какие-то секунды...

«— Постой, постой! — закричал вдруг Максим Максимыч, ухватясь за дверцы коляски, — совсем было забыл... У меня оста­лись ваши бумаги... Что мне с ними делать?..

Что хотите! — отвечал Печорин,— Прощайте...»

И снова странен нам этот человек. Оттолкнув,- может—быть, единственного любящего, преданного ему чр.гтвека, пч ПТТЯЛКИ- вает и себя, свое прошлое — ведь оно в тех бумагах, от которых он отрекае тся-Чтожстшу дорого на свете? Неужели — ничто?

225

Максим Максимыч еще кричал вслед, но «коляска была уже далеко»; в ответ на последний вопрос штабс-капитана: «а когда вернетесь?..» — Печорин «сделал знак рукой, который можно было перевести следующим образом: вряд ли! да и зачем?..»

8 Прочитаем «Оногина» вместо

Рассматривая то, что произошло, с позиции Максима Макси­мыча, мы осудим Псчорипа, он покажется нам холодным, равно­душным эгоистом.

Но если взглянуть на происшедшее сего позиции? Одино­кий, тоскующий, озлобленный несчастьями, которые он прино­сил людям, Печорин одного только хочет: чтобы его оставили в покое, не терзали воспоминаниями, надеждами,— и в этот самый миг встречает человека, который от чистого сердца, из самых лучших побуждений, непременно будет терзать его... В таком случае, если даже мы не сможем оправдать Печорина, то, по крайней мере, поймем его поведение.

А Максим Максимыч оскорблен — и это естественно.

«— Да,— сказал он наконец, стараясь принять равнодуш­ный вид, хотя слеза досады по временам сверкала на его ресни­цах,— конечно, мы были приятели,— ну, да что приятели в ны­нешнем веке!..» (курсив мой.— Н. Д.).

Обида Максима Максимыча привычно выливается в стари­ковское ворчанье на новый век. Он не может понять истинных причин поведения Печорина и взамен придумывает те, которые ему понятны: «Что ему во мне? Я не богат, не чиновен, да и по летам совсем ему не пара... Вишь, каким он франтом сделался, как побывал опять в Пстербургр... Что за коляска!., сколько пок­лажи!.. и лакей такой гордый!..— Эти слова были произнесены с иронической улыбкой...»

Мы сочувствуем Максиму Максимычу и в то же время пони­маем его трагическую ошибку: в данном-то случае он но прав. Не потому Печорин пренебрег им, что он «не богат, не чиновен». Но как ему понять странного молодого человека, который и сам себя не понимает?

Обида Максима Максимыча тем больнее, чем она непонятнее: за что? Разве он хоть чем-нибудь виноват перед Печориным? Лю­бил, помнил, возил за собой его бумаги...

Автор тоже помнит о бумагах,— разумеется, они его заинте^ ресовалн. Максим Максимыч, хранивший их столько лот, теперь, под влиянием обиды, готов «наделать патронов» из записок Пе­чорина, отдать их случайному спутнику: «...вот он вынул одну тетрадку и бросил ее с презренном на землю; потом другая, третья и десятая имели ту же участь: в ого досаде было что-то детское...»

И по-детскн наивно Максим Максимыч отрекается от Печо­рина: «Какое мне дело?.. Что, я разве друг его какой?., или род­ственник?..»

Автор «схватил бумаги и поскорее унес их, боясь, чтоб штабс- ь-а питан не раскаялся». Оп правильно понял характер Максима Максимыча: прежняя любовь к Печорину скоро вновь проснется л нем, и он пожалеет, что отдал бумаги; но теперь эта любовь на- псегда отравлена горечью обиды...

В конце повести, перед расставаньем с Максимом Максимы- 1)см, Автор узнает еще одпу деталь: «бедный старик» пе дождал­ся коменданта, «в первый раз отроду, может быть, бросил дела службы для собственной надобности... — и как же он был на­гражден!»

Муки совести: Максим Максимыч нарушил свой долг — сплетаются с муками уязвленного самолюбия и страданиями обманутой любви. В таких случаях человеку свойственно выме­щать свои мученья не па том, кто был их причиной, а на том, кто подвернется. Максим Максимыч так и делает. В ответ на сердеч­ные слова Автора он ворчит:

« — Где нам, необразованным старикам, за вами гоняться!.. Вы молодежь светская, гордая: еще пока здесь, под черкесскими нулями, так вы туда-сюда... а после встретишься, так стыдитесь и руку протянуть нашему брату» (курсив мой.— //. Д.).

Все эти упреки обращены, конечно, к Печорину. Но в обиде своей старик весь мир объединяет с обидчиком, и уж, во всяком случае, всю молодежь. Автору тоже горько от того, что «добрый Максим Максимыч сделался упрямым, сварливым штабс-капи­таном». Теперь понятен раздраженный, недовольный топ; кото­рым Автор начал свое повествование. Он недоволен Печориным, недоволен Максимом Максимычем, недоволен и сам собой, хотя он-то ни в чем не виноват.

В «Бэле» Печорин, появившись в крепости, стал причиной смерти Бэлы и ее отца, побега Азамата, злодейства Казбича. Те­перь — за какой-то час — он огорчил Максима Максимыча, раз­дражил его случайного спутника. Что же это за человек, почему он всюду приносит беды и огорчения?

А*

г».. 4

Лермонтов о Печорине

Нет, я не Байрон, я другой, Еще неведомый избранник. Как он, гонимый миром странник, Но только с русскою душой. Я раньше начал, кончу ране, Мой ум не много совершит, В душе моей, как в океане, Надежд разбитых груз лежит. Кто может, океан угрюмый, Твои изведать тайны? Кто Толпе мои расскажет думы? Я — или бог — или никто!

то рассказывает нам «Воину и мир»? Странный вопрос: конечно, Толстой. Так же, как «Даму с собачкой» — Чехов, «Мертвые души» — Гоголь, «Демона» — Лермонтов и «Евгения Онегина» — Пуш­кин. В «Войне и мире» Толстой ведет повествование сам от себя, от своего лица, иногда вмешиваясь в события, как Пушкин в «Евгении Онегине», не скрывая своих симпатий и антипатий к героям. Он с от­вращением рисует светский вечер в салоне Лины Павловны Шерер; не таясь, любу­ется Наташей; откровенно любит Пьера и преклоняется перед стариком Болкон­ским; презирает офицеров, ведущих себя, как лакеи; ненавидит Наполеона...

Л вот эту сцену кто описывает: «Мала­ша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» н «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону де­душки. В середине разговора она замети­ла быстрый, лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед затем к радости своей заметила, что дедушка, ска­зав что-то длиннополому, осадил его...»