Наталья Долинина - Печорин и наше время

Пишет, конечно, Толстой. Но видит маленькая крестьянская девочка. Толсто­му важно было, чтобы читатель смотрел на совет в Филях, где, может быть, решилась судьба России, наивным взором ребенка, ничего не понимающего и все-таки чувст­вующего правоту «дедушки» — Кутузова.

Вот описание Бородинской битвы: «Над Колочею... стоял тот туман, который тает, расплывается н просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окра­шивает п очерчивает все виднеющееся

сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов... по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарож­дались беспрестанно сами собой из ничего пушечные, то одино­кие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству. Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища».

Кто это пишет? Толстой. Значит, он так видит поле сраже­ния? Ои — военный человек, участник Крымской войны, севастопольский офицер, полагает, что «клубы дымов» (то есть выстрелы) зарождаются «сами собой из ничего»?

Вот еще одно описание Бородинской битвы: «Он прислу­шивался усталым слухом все к тем же звукам, различая сви- стенье полетов от гула выстрелов... и ждал. «Вот она... эта опять к нам!» — думал он, прислушиваясь к приближавшемуся сви­сту чего-то из закрытой области дыма. «Одна, другая! Еще! Попало...» Он остановился и поглядел на ряды. «Нет, перенесло. А вот это попало».— ...Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине» (курсив мой. — Н. Д.). И это пишет Толстой. Оба описания сделаны Толстым, но в первом случае он хотел, чтобы читатель увидел сражение глазами штатского человека Пьера, которому все непонятно, для которого все ново, и торжественно, и красиво на поле боя. А во втором случае Толстой заставляет нас смотреть на ту же битву глазами профессионального воен­ного, офицера Андрея Болконского, умеющего различить «сви- стенье полетов» и «гул выстрелов».

«Войну и мир» рассказывает Толстой. Но время от времени он отступает в тень и передает наблюдательный пост своему герою. Картина, нарисованная им, становится от этого объем­ней, глубже. Есть целые книги, написанные от лица героя. Эго вовсе не значит, что от лица героя писать лучше или правильнее, или легче, или, наоборот, труднее. Выбор точки зрения зависит от задачи, которую писатель ставит перед собой.

Пушкин написал «Арапа Петра Великого», «Дубровского» и «Пиковую даму» от себя, от своего лица, а «Капитанскую дочку» — от лица Гринева, главного героя повести и главного участника всех событий. В этой повести задача Пушкина — уйти в тень, спрятать от читателя себя, свою исключительную личность, заменить себя личностью героя, познакомить нас сего поступками и мыслями, сего восприятием событий. Но иногда Пушкин не выдерживает до конца своей роли отсут- ствующсго автора — в сценах с Пугачевым, например, он явно руководит героем, минутами становится на его место, чтобы показать нам наружность Пугачева или колоритные фигуры его товарищей. С помощью Пушкина Гринев замечает, видит и слышит то, чего на самом деле не мог бы заметить, увидеть и услышать неопытный и ограниченный молодой человек конца XVIII века. Поэтому, читая «Капитанскую дочку о, мы то и дело сбиваемся: едет по степи Гринев, рассказывает о путешествии Гринев, встречает Вожатого и отдает ему заячий тулупчик Гри­нев, а вот знаменитый буран в степи кто описывает? Неужели тоже Грннев? Что-то не верится... Пушкин за Гринева!

Еще более сложные взаимоотношения автора и рассказчика мы видим в «Герое нашего времени». Читая «Бэлу», мы услови­лись называть того, кто ехал на перекладных из Тифлиса, Авто­ром. Теперь настала пора разобраться, кто же Автор «Бэлы».

Литературоведы по-разному судят о нем. Есть и такая точка зрения, что молодой офицер, встретивший на Военно-Грузин- ской дороге штабс-капитана,— просто сам Лермонтов. На это указывают путевые записки о Грузин в его чемодане, и пейзажи, явно увиденные глазами Лермонтова, и мысли об изгнании...

Но в то же время нельзя не заметить, что рассказчик «Бэлы» наивнее, неопытнее Лермонтова. Его суждения бывают прими­тивны, поступки — несерьезны. Автор «Бэлы», как мне кажется, молодой офицер, во многом похожий на Лермонтова и все-таки но совсем такой, как он. По временам Лермонтов наделяет его своим зрением, слухом, своими мыслями.

Таким образом, «Бэлу» рассказывают трое: Автор, Максим Максимыч и сам Лермонтов. «Максима Максимыча» — двое: Автор и Лермонтов. В дневнике Печорина тоже два рассказчика: Печорин и все время стоящий за ним Лермонтов.

Было ли необходимо так усложнять роман? Чтобы попять, зачем это понадобилось Лермоптову, нам придется вспомнить, как располагаются события в книге и в жизни Печорина.

Открыв роман, мы читаем повесть «Бэла» — она стоит псрвойГА попал Печоринji крепость к Максиму Максимычу за дуэль с Грушницким, описанную в повести «Княжна~~Мери»\ которая стоит в рпмяне на четвертом месте. Мы читаем о том, что произошло и «Тамани», уже зная: Печорип, возвращаясь из Перси щумер. Роман посвяшен жизни Печорина, а мы погру­жаемся в эту жизнь, уже зная о гмпртн героя. Автор предлагает наТГследить не за внешними событиями биографии Печорина, а за чем-то другим. Если расположить события в том порядке, как они, по замыслу Лермонтова, происходили в жизни Печо­рина, то получится следующая картина.

Печорин, высланный из Петербурга (за что — Лермонтов не сообщает), едет на Кавказ в действующий отряд и по дороге задерживается па несколько дней в Тамани. После этого, прибыв к месту службы, он принимает участие в военных действиях и после одной из экспедиций получает разрешение поехать (сейчас мы сказали бы: в отпуск) на кавказские воды. Как и где он воевал, Лермонтов не сообщает. За то время, что он провел на водах, произошли события, описанные в «Княжне Мери». За дуэль с Грушпицким его отправляют в отдаленную крепость — оттуда он едет на две недели в казачью станицу (повесть «Фата­лист» ), возвращается, зпакомится с Бэлой, и происходит все то, с чего начинается роман. Затем пять лет перерыва — и встреча с Максимом Максимычем. Последнее сообщение о Печорине — в предисловии к его Журналу: «...возвращаясь из Персии, умер».

Следовательно, в хронологическом порядке повести рас­полагались бы так: «Тамань», «Княжна Мери», «Фаталист», «Бэла», «Максим Максимыч». Почему бы Лермонтову не рас­сказать о Печорине подробно и постепенно, ночему бы не описать его юность в Петербурге, семью, окружение, занятия?

Лермонтов начал это делать в повести «Княгиня Лиговская», о которой мы уже упоминали. Начал — и отложил повесть, не кончил се. Принялся за роман, в котором все события смещены.