Наталья Долинина - По страницам Войны и мира

«принял свое всегдашнее спокойное и непроницаемое выражение».

Странно слышать, как княжна Марья называет его «Андрюша». Ей и самой «было странно

подумать, что этот строгий красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой шаловливый мальчик,

товарищ детства».

Но ведь было же детство — и как для княгини Лизы или Элен оно было школой фальши,

для Анатоля — школой безделья, а для Бориса — временем честолюбивых эгоистических мечтаний,

так для Андрея, и Марьи, и для Льва Николаевича Толстого детство — это пора того света, тепла и чи-

стоты, которые человек обязан пронести через жизнь, не показывая чужим людям, но бережно сохра-

няя для родных по духу. Детство князя Андрея ожило в нем, когда он лежал на поле Аустерлица под

высоким небом, и когда он полюбил Наташу, и когда звал ее в избе под Мытищами, простив все горе,

какое она ему принесла...

И теперь, прощаясь с сестрой, он хранит в душе свое детство, не показывая этого. Но его бла-

городство, чистота и нежность — оттуда.

Княжна Марья робко говорит брату:

«У меня к тебе есть большая просьба.

15

—

Что, мой друг?

—

Нет, обещай мне, что ты не откажешь...»

Княжна Марья хочет благословить брата образом: «Его еще отец моего отца, наш дедушка,

носил во всех войнах... обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?

—Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет... Чтобы тебе сделать удовольствие... — сказал

князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры

при этой шутке, он раскаялся. — Очень рад, право, очень рад, мой друг, — прибавил он».

Есть в нем и мягкость, и нежность, и умение бережно обращаться с человеком, и такт — все

это есть для сестры, для отца, для Пьера, будет для сына, для Наташи, даже для едва знакомого

ему капитана Тушина, а для жены ничего этого нет. Чужая она ему, как Курагины в свете, как

штабные офицеры в армии. Чужая, но… жена. Женщина, с которой он связал свою жизнь. Мать его

будущего сына. И никому он не позволит сказать о ней в с л у х то, что он сам знает.

Прощаясь с женой, он еще из-за двери слышит ее веселый голосок и ту «фразу о графине Зу-

бовой», которую «уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены». Как осу-

дить его, когда, прощаясь, он, вздохнув, сказал только:

«— Ну, — ...и это «ну» звучало холодной насмешкой, как будто он говорил: «Теперь проделы-

вайте вы ваши штуки».

Но есть другое прощанье — с отцом.

«— Едешь? — И он опять стал писать.

—

Пришел проститься.

—

Целуй сюда, — он показал щеку, — спасибо, спасибо!

—

За что вы меня благодарите?

—

За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься...»

Одно-единственное ласковое слово будет произнесено в этом прощальном разговоре отца с сы-

ном. И, тем не менее, в этом разговоре ясно видна такая их любовь друг к другу, о какой и представ-

ления не имеет маленькая княгиня.

Сын просит отца послать в Москву за доктором, когда жене придет время родить. Андрей зна-

ет, что отец против врачей в таких случаях: «никто помочь не может, коли натура не поможет. .»

«— Гм... гм... — проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. — Сделаю».

В этом «сделаю» — больше любви к Андрею, чем во всех обмороках маленькой княгини. Мы уже

достаточно знаем старика, чтобы понять, как редко и с каким душевным трудом он поступает против

своих убеждений. Но сын сказал: «это ее и моя фантазия» — и старик не вступает в спор. Он сде-

лает.

«Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.

—

Плохо дело, а?

—

Что плохо, батюшка?

—

Жена! — коротко и значительно сказал старый князь.

—

Я не понимаю, — сказал князь Андрей.

—

Да нечего делать, дружок, — сказал князь, — они все такие, не разженишься. Ты не

бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь».

Секунду назад невозможно было себе представить, чтобы Николай Андреевич Болконский мог

произнести такое слово: дружок... Но он произносит его, и в этом единственном слове вся его тревога

за сына, и любовь, и гордость им, и печаль предстоящей разлуки. Но о жене князь Андрей не хочет гово-

рить.

Ни княжне Марье, ни Пьеру, ни даже отцу — никому князь Андрей не скажет осуждающе-

го слова о своей жене. О себе — что он несчастлив — да. Но никаких упреков, обвинений. «Я не по-

нимаю...» И старый князь прекращает разговор, потому что уважает в сыне личность и не позволяет

себе, как это делают многие родители, вмешиваться в его интимную жизнь. «Я все сделаю. Ты будь

покоен», «о жене не заботься, что возможно сделать, то будет сделано» — этих двух фраз доволь-

но, чтобы Андрей спокойно уехал, зная характер отца.

Так же коротко и деловито старик показывает сыну, где лежат его записки, завещает, как с

ними поступить в случае его смерти...

«Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не

нужно».

Есть отношения — и хорошие отношения — между родителями и детьми, в которых неизбежен

маленький налет фальши; между Болконскими фальши не может быть ни в чем, и оба знают это.

16

Когда отец «крикливым голосом» говорит: «Коли тебя убьют, мне, старику, больно будет... А коли

узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет. . стыдно!» — Андрей отвеча-

ет:

«— Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка».

Все ясно между этими двумя людьми. И просьба князя Андрея: если его убьют и родится сын,

не отпускать его от себя, воспитать — тоже понятна старику.

«— Жене не отдавать? — сказал старик и засмеялся.

Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза

сына. Что-то дрогнуло в нижней части лица старого князя.

— Простились... ступай! — вдруг сказал он. — Ступай! — закричал он сердитым и громким голо-

сом, отворяя дверь кабинета».

Вот так же под Бородиным Андрей закричит на Пьера. Так поступают они, эти трудные

люди, в минуты волнения, пряча от всех свои чувства. Но когда Андрей вышел, «из кабинета слышны

были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания».

А князь Андрей в это время, простившись с женой, «осторожно отвел плечо, на котором

она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло». (Курсив мой. — Н. Д.) Вот

здесь-то и проявляется его сложное чувство к жене: чужая, но своя. И как бы ни было, жалеет он ее,

хоть и старается это скрывать, так же как отец скрывает свою тревогу и боль за сына. Трудные они

люди. У Ростовых все будет наоборот: там плачут, прощаясь, и открыто радуются встрече — там все чув-

ства наружу. Но в сдержанности Болконских есть своя правота, и чувства, скрытые за этой сдержан-