Наталья Долинина - По страницам Войны и мира

Можно ли было брать девочку в дом, чтобы потом попрекнуть ее этим? Есть поступки, кото-

рые нельзя оправдать ничем, — таково поведение старой графини с племянницей, и Соня в глубине

души понимает это. «Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони». Но все ее жертвы

подсознательно имели одну цель — стать достойней, лучше, выше в глазах Николая. Теперь она

должна была «отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни». И

в Сониной душе созрел бунт — она «решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом сви-

дании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним». Ее новое чувство к Николаю —

«страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии» — осталось ему неиз-

вестным. Он-то знал тихую, преданную и пресную любовь Сони, от этой любви он отказался. Может

быть, если бы они встретились... Может быть, если бы князь Андрей остался жив...

Соня понадеялась на эти «если бы». Она не очень искренне написала свое письмо с возвращени-

ем данного слова, но кто осмелится упрекнуть ее за эту неискренность, продиктованную любовью?

У Толстого нет счастливых разрешений всех невзгод. Его герои далеко не всегда получают за-

служенное счастье, их жизнь сложна. Мы до сих пор плачем и смеемся над страницами его книг,

потому что все в них — как на самом деле: горе и радость, мир и война, любовь и смерть.

«Если сколько голов, столько умов, то сколько сердец, столько и родов любви», — сказала

Анна Каренина, когда полюбила Вронского. Эта мысль кажется естественной, простой, пока не вду-

маешься в нее. На самом же деле каждый из нас, полюбив, убежден, что испытывает то единствен-

94

ное чувство, которое называется любовью, а оно не единственное, оно у каждого свое; и один человек

может любить по-разному в разные свои годы. Княжна Марья и Соня любят Николая не одинаково,

и князь Андрей любит Наташу не так, как Пьер, и не так, как он любил свою жену. И Наташа любит

Андрея своей, ни на чью не похожей и неповторимой любовью.

3. СМЕРТЬ

Начало работы над новой книгой — трудный шаг в жизни каждого писателя. Не так-то про-

сто решиться, взять на себя смелость, самому себе сказать: я напишу роман и отдам ему два, три

года своей жизни. Никогда нет уверенности, что книга удастся, и особенно мучительны первые дни,

недели, даже месяцы, когда обдумывается, выстраивается в воображении книга, которую надо напи-

сать.

Толстой работал над «Войной и миром» семь лет. Он много раз менял замысел романа, со-

ставил множество планов, бесконечно переписывал главы и отдельные страницы.

Читать планы и черновики, первоначальные наброски и варианты «Войны и мира» невероятно

увлекательно. Видишь, как сложно, каким колоссальным трудом дается эта кажущаяся легкость по-

вествования, это естественное течение жизни, сплетение судеб и характеров. Одни герои вырисовыва-

ются ярче, другие уходят в тень, третьи исчезают.

Я попробовала однажды прочесть один из последних» вариантов романа, не перечитывая перед

этим окончательный текст; года три я его не перечитывала.

Было интересно читать так называемый краткий вариант. В нем уже жили все: Пьер, Ан-

дрей, Наташа, Николай, Соня... Когда я дошла до того места, где Пьер в плену, а князь Андрей

снова встретился с Наташей, что-то стало мешать — какая-то лишняя, чужая, даже фальшивая нота

чудилась мне в книге.

Тогда я взялась за окончательный текст «Войны и мира» — и поняла: если бы Толстой не

написал этого последнего варианта, тот, предыдущий, казался бы высочайшим достижением литерату-

ры. Но Толстой все еще был недоволен собой — и снова переделывал, и снова дописывал, — то, что

мы читаем сейчас, больше, чем высочайшее достижение литературы; это жизнь, как она есть.

Что же там было, в кратком варианте?

Пьер, как и теперь, попадал в плен. Но там, в плену, его находил офицер французской ар-

мии, которому он спас жизнь, — только там он назывался не Рамбаль, а Пончини н был итальян-

цем. Пончини пытался помочь Пьеру, но сам вскоре попал в плен к русским.

Ростовы с князем Андреи жили в это время в Тамбове (а не в Ярославле, как в оконча-

тельном тексте). Туда к ним приехала княжна Марья. Брат встретил ее «с исхудавшим, переменив-

шимся, виноватым лицом, с лицом ученика, просящего прощения, что он никогда не будет, с лицом

блудного возвратившегося сына».

Раненый князь Андрей стал добр и мягок, как и его отец перед смертью. Он думает об одном:

«Не свое, а чужое счастье!» Зная, что княжна Марья понравилась Николаю Ростову, он хочет

устроить счастье сестры, а к Наташе он теперь относится по-дружески, по-братски.

И. вот, «улыбаясь доброй болезненной улыбкой», он говорит Соне, что княжна Марья влюбле-

на в Николая. Соня убегает в спальню плакать и думает: «Да, да, это надо сделать; это нужно для

его счастья, для счастья дома, нашего дома». Получается, что не старая графиня, а князь Андрей под-

толкнул Соню к решению вернуть Николаю свободу, и Соня согласилась на это со слезами, но без

бунта.

Когда приехала княжна Марья, князь Андрей спросил ее о Николае «с хитрой звездочкой

во взгляде: — Кажется, пустой малый?» — и был очень доволен, услышав, как сестра испуганно

вскрикнула: «Ах, нет!»

О Наташе он сказал княжне Марье: «Прежнее все забыто... Я… мы дружны и навсегда оста-

немся дружны, но никогда она не будет для меня ничем, кроме как младшей сестрой. Я никуда не

гожусь».

В разговоре с Соней князь Андрей говорит: «Я знаю, что меня она никогда не любила совсем.

Того еще меньше. Но других, прежде?

— Один есть, это Безухов, — сказала Соня. — Она сама не знает этого».

И с этого дня все — в том числе князь Андрей — начали говорить с Наташей о Пьере, хвалить

его. Вдобавок взятый в плен Пончини оказался в Тамбове, рассказал князю Андрею о признаниях

Пьера и «был подослан к Наташе», чтобы поведать и ей о любви Пьера.

95

Могло так быть на самом деле? Почему же — вероят но, могло бы. Но насколько точнее,

вернее, проще — насколько е с т е с т в е н н е е происходит все в последнем, окончательном варианте

романа!

Когда мы говорили о третьем томе, я сознательно пропустила сцену встречи князя Андрея с

Наташей в Мытищах. Эту сцену нельзя ни пересказывать, ни объяснять: сколько ее ни перечиты-

ваешь, она все равно остается в памяти как одно из самых грустных и сильных впечатлений не литера

туры — жизни: Наташа, неподвижно сидящая «на том самом месте, на которое она села приехавши»,

и упрямство, с которым она убедила мать и Соню, что заснула, и «нагоревшая большим грибом