Неизвестно - Дневники

372

Живем в “Подлипках”, Доме отдыха, километрах в 25 от Москвы. Вокруг — заводы, а через шоссе, или, как его сторож называет, “шысейку”, за лесочком, целый недостроенный город — “Калининград”. В городе — пятиэтажные дома, но выстроена только одна половина улицы, а другой — нету, на других улицах — отдельные дома. На балконах — сложены дрова и всевозможный мусор, дома грязные, запущенные — была война, и город не успели достроить; да и строили как-то странно: город строился среди бора, и все деревья возле будущих домов вырубили, так что теперь ничего нет, а затем по главной улице насадили липки в виде розг.— Наш Дом отдыха обнесен забором из колючей проволоки, направо и налево — будки, где дежурят сторожа, и если вы идете, от вас требуют пропуск. Но позади нашего дома, метрах в ста,— лес — и никакого забора, а просто начинаются какие-то дачки. Оказывается, забор наведен на две трети, а на остальное не хватило столбов, колючей проволоки и ассигнований.

Не похоже ли это на мою жизнь. Я сижу все время за колючим забором недоверия, а какой-нибудь проходимец, циник и совершенно бессовестный человек В. Катаев где-то рядом — благоденствует, и ему не нужен колючий забор, пропуск и прочее... Будущий исследователь этих листков скажет: “боже мой, какой он, Всеволод Вячеславович, был мизантроп!” Вовсе не так. Я страдал оттого,— что не мог полностью развить свой талант,— и не в своих интересах, сам я в конце концов жил счастливо, а в интересах моей страны — потому что если уж в такой стране, где был Чехов и Достоевский, быть писателем, то надо быть очень хорошим, а для этого полностью развить себя. А развить себя — одному не всегда удается.

Переделал “Пархоменко”. Послал его с ругательной сопроводительной надписью в сторону редактора, который даже не знал, что в 1919—20 году было радио, и ставил вопросительные знаки против моих слов, а все мои сравнения — не одобрил. Я знал, что ему не понравится моя переделка,— после такого письма, но глупости всегда приятно сказать, что она глупость, что я и написал вышеназванному товарищу Воинову. Через день он позвонил Татьяне и сказал, что ему переделка не понравилась, а причины он скажет мне лично. Вероятно, он думает меня огорчить этим. Но я уже привык — из прежних моих работ этот редактор взял “Партизаны”, “Бронепоезд”,— затем — “Пархоменко”, а все, что было посредине,— оказалось непригодным, “в свете новых постановле-

373

ний ЦК”, по его словам. Просто он, как все другие (например, я отдал “Главный инженер” в 7 адресов и в продолжение 2 месяцев ни один из этих адресатов мне не ответил), трусит... я это понимаю, и мне наплевать на них. Очень было огорчительно, если б не напечатали новую вещь, а — старую... подождем. Жаль только причинять убытки Государству,— но что же: опять писать, жаловаться туда, откуда не отвечают, и где, по наущению Фадеева и прочих, поставивших против моей фамилии “птичку” подозрительного типа, ко мне относятся подозрительно и в лучшем случае терпят, потому что и “веревочка сгодится”... писать бесполезно. Хотя, все-таки придется написать, если будут запрещены “Встречи с Максимом Горьким”.

29 января.

Рассказ актера Топоркова: “Не желая губить молодого человека”. Когда-то давно Топорков и несколько его товарищей гастролировали по провинции, играя преимущественно “Царя Федора”. Играли на паях, а было всей труппы человек пять. Не хватало одного актера, такой и встретился им — на роль Годунова что ли. Пригласили. Актер выразил желание играть, но сказал, что на паях не хочет, а требует жалованье. Ему и положили жалованье, и, так как сборы ухудшались, то жалованья не платили. Актер терпел-терпел и ушел из труппы, утащив в залог декорацию Успенского Собора! Огорченные актеры собрались и решили написать письмо в редакцию “Театр и искусство”, где бы актер, утащивший в залог выплаты жалованья Успенский Собор, был бы изобличен. Купили на последние деньги две бутылки водки, уселись за столик в саду. “Ну, как начинать?” — спросил Топорков. Кто-то сказал: “Как начинать. Пиши: уважаемый господин редактор! Не желая губить молодого человека... Но, подожди, выпьем по рюмке”. Выпили. “Что у тебя там написано?” — “Не желая губить молодого человека...” — “Правильно. Ведь это-де безобразие...” И дальше со стороны старого актера следовал рассказ о прежней молодежи и молодежи современной, которой надо дать пример. “Значит, пиши...” — “А, что?” — “Как что? Разве ты не понял? Что у тебя там написано?” — “Не желая губить молодого человека...” — “Верно!” — “Давайте выпьем”.— “Тоже верно”.— Выпили.— “Ну так продолжай”.— “А что?” — “Как что? Надо написать, что такое дружба...” — и второй актер продолжал диалог о дружбе, не

374

забывая рассказать о дружбе Несчастливцева и Счастливцева.— “Вот и пиши”.— “Да, что?” — “Как что? У тебя как там написано?” — “Не желая губить молодого человека”.— “Совершенно верно. Нужно написать об историческом значении пьесы и о Соборе Успенском”. И следовал монолог об Успенском Соборе.— “Подожди. Надо выпить. Он не выразит, не выпивши”. Выпили еще. Один из них заплакал. “Ты, что?” — “Вот, не понимает он. Ведь у меня брат такой же. Быть может, он уже действительно весь Успенский Собор утащил, вместе с мощами царей”.— “Ну, это, знаешь, ты хватил!” — “Чего хватил? Он такой мошенник”.— “Ну, раз мошенник, так и говорить нечего, а тут же идеи. Водки нету. Надо достать”.— “Денег нету”.— “Деньги пустяки, мы с него все убытки взыщем. Я попрошу у хозяина”.— Появилась еще водка и актер спросил: “Так на чем мы остановились?” — “Не желая губить молодого человека”.— “Вот, вот. Пиши дальше”.— “О чем же писать?” — “Экий ты, братец, несмышленый. О чем?” — Затем они перепились, свалились на траву и когда утром проснулись, стояли четыре опорожненных бутылки и на бумаге было написано только начало фразы: “Не желая губить молодого человека”...

Разрешение сюжетных линий в романе или сказке 26. Неразрешимый узел противоречий в сказке (если нужен благополучный конец) развязывают добрые волшебники, не прикрепленные к какой-либо профессии (как это происходит позже, когда появляется ученый), а существующие сами по себе, поскольку существует вера в реальное бытие таких волшебников. В русской сказке часто роль волшебников играли добрые звери: серый волк, конек-горбунок, кот, петух или медведь и т.д., причем добрые звери не превращаются в людей, как это бывает в сказке китайской. В западной сказке преобладают феи.— В китайской письменной сказке (Ляо-Чжай) 27роль волшебников играют монахи, развязывающие не только запутанные узлы интриг, но исполняющие даже желания героев, быть может, и не высказанные вслух. (“Расписная стена”. Герой желает обладать девушкой, которую видит на картине. И он входит в картину и исполняет свое желание, а затем его выбрасывают из картины.) Нравоучительная сказка. Волшебник наказывает за жадность. (“Как он садил грушу”. Мужик продавал на базаре воз груш. Монах просит одну. Мужик отказывает. Рабочий покупает монаху грушу. Тот предлагает ее вначале гостям. Те отказываются, и тогда монах ест ее: “мне нужна только косточка”. Монах садит косточку в землю, поливает кипятком. Груша