Максим Бодягин - Машина снов

И, словно откликаясь на этот мучительный призыв, из воздуха сгустились очертания человека ростом выше самого высокого всадника. Он из стороны в сторону поводил исполинской головой, как слепец или человек, внезапно очутившийся в темноте и теперь пытающийся разглядеть в ней верный путь. На закрытых веках пылали иероглифы. Рот сковывала пламенеющая печать. Воздушная плоть Тёмного человека сгущалась с каждым мгновением, становясь всё менее прозрачной, насыщалась цветом, наливалась объёмом, проявлялась всё ярче и ярче. Он увидел останки Чиншина и безмолвно заревел, запрокинул голову, черты лица исказились в истошном крике, но ни единого звука не вырвалось из полупрозрачной груди.

Марко взмахнул рукой, и струи песка, змеясь и играя, подлетели к Тёмному человеку, призрачными верёвками хлестнув того по спине. Призрак обернулся всем телом и увидел Марка. Он раскинул руки и попытался броситься на юношу. Но Марко взмахнул своими пальцами-спицами пронзавшими Вселенную на многие миллионы ли и срезал пылающие иероглифы с его глаз. Тёмные веки распахнулись и из-под них вырвалась голубизна такая ослепительная что глазам становилось нестерпимо больно. Призрак оторопело вгляделся в лицо Марка — его собственное лицо. Режущая голубизна призрачных глаз полилась в тёмный ультрамарин Марка потянулась к синим водоворотам всасывавшим свет впитывавшим его как горячий песок жадно впитывает воду. Призрак протестующе замычал силясь взмахнуть рукой но Марко зеркальным движением махнул своей рукой объятой тёмным пламенем и две руки слились в одну. Каждая пора кожи Марка внезапно раздвинулась раскрылась как яростно распахнутый рот мучительно раздвигающий губы в просьбе утолить его жажду и мириады этих ртов намертво впились в призрака по капле выпивая его огромное тело с каждым мгновением теряющим плотность. Марко вдыхал его не отводя темнеющих глаз от голубых озер высыхающих, выцветающих и блекнущих и тело Марка наливалось синевой, словно в тонкую фарфоровую чашку наливали чернила. Фффффффффп фффффффффп — говорили маленькие раззявленные пасти бывшие когда-то незаметными точками на юношеской коже и с каждым глотком Марково тело наливалось тяжёлой ртутью. На поляне осталось облако тёмного газа в сердцевине которого парил обнажённый чёрный человек с чудовищно вздувшимися венами и пугающе алыми глазами. В чёрных сполохах и треске разрядов магических молний он висел над землёй на расстоянии в несколько локтей жадно хватая ртом остатки газа. Воздух становился всё прозрачнее нежнее и чище и наконец раздувшийся от чужой энергии Марко опустился на выжженную траву и земля просела под его непомерной тяжестью.

Он шагнул в сон и прыгнул между туманами. Между туманом сна и туманом видения. Туда, где в разломе миров визжали от ярости мириады демонов. Он выдохнул. Тёмная масса залила разлом, залечив его. Вой стих. Марко взял туманы за края и соединил их. Право и лево сошлись в центре. Верх и низ смешались. Вокруг осталось только целое. Повсюду. Марко сел. И вытер пот.

Сзади послышался шорох. Точнее, если бы тут могли быть шорохи, то Марко его услышал бы. Скорее, это был шорох наоборот. Невидимые пласты пространства шевельнулись, сдвинулись чешуйки зрительного, столкнулись в неприятном зуде волоски тактильного, звук биения собственной крови на мгновение ушёл, уступив место противоестественной тишине. В звуках внезапно обнаружился провал, портящий всё, как крохотная лакуна портит большой бриллиант.

Марко поднял голову или опустил её, двинул головой, поскольку ни верха, ни низа тут не существовало, и увидел Седого Ху. Или, может, почувствовал.

На углу мыслимых миров старец выглядел благообразно, как лубочный даос: ни пигментных пятен на пожившей коже, ни желтизны в клочьях волос. Седой старец колоболо килил каукуа. Или лили. Кломко кауалилось сумеле. Мир отвечал ему движением на движение, говоря на чудных словах, слепленных из мгновений и пространств. Келе келе. Ногами в кожаных тапках он сбивал пространство, сворачивая его под себя, разворачивая уже в другом шаге. Рукава кроили миры, прошевеливая их сверху донизу, складывая в новые узоры. Пройдя один цунь за восемь прыжков, старец провернулся, оборотясь внутри себя спиной, извернув пространство с краю, подогнул свёрнутое, меле куак, меле меле, цынь цынь, плотно склоулилось, прижал паиопао к ийийм, вынул из волос заколку Люя Бессмертного, сияние обожгло горизонты, спалив линии между ними, спаяв вогнутое с выпуклым, и медленно, как капающая луна, скрепил шов заколкой.

Стихло. Всё стихло. Вдруг унеслось. Точно ватага пьяных, распевающая похабные песни, рвущая струны и разноязыко орущая, уехала дальше по дороге, скрывшись за поворотом, вместе с докучливыми звуками. Завитки пространства разгладились, перламутрово засветившись естественной нежной белизной, без цветов, без оттенков, даже без самой белизны, уютно обняв крыльями видимое и видящего, звуки и то, где они вибрируют, растворяя снаружи и внутри, превращая всё между в конечное всё, растворяясь в млечном несознаньи. Только каменная игла висела незыблемой осью, соединявшей или, наоборот, разъединявшей всё сущее на право и лево.

Жжение. Марко опустил голову. В середине груди зияла дыра, как если б кто-то нарисовал силуэт Марка на бумаге, а потом прожёг её. Марко осторожно ввёл в дыру палец и покрутил им. Ничего, никакого чувства, ничего, что напоминало бы о чём-то телесном. Марко засунул в дыру правую руку по самый локоть, удивляясь нелепости угла, под которым пришлось согнуть её. Ничего. Ни боли, ни раздражения. Ни сопротивления. Словно и рука, и дыра были лишь сгустками пространства. Он поболтал пальцами. С таким же успехом можно было поболтать пальцами у себя перед носом. Он выгнул голову назад, попытавшись увидеть дыру со спины. Шея неприятно хрустнула, но увидеть собственную спину ему так и не удалось. Удивительный контраст между болью в неловко повёрнутой шее и отсутствием ощущений в очевидно дырявой груди слегка напугал его.

— Это замочная скважина, дурак, — проскрипел Ху. — Разлом — это дверь. Но у тебя в груди — замочная скважина. Если б ты был умнее, то просто сколол бы её заколкой учителя Люя. И всё бы прекратилось. И, главное, прекратились бы твои собственные страдания.

Марко безучастно посмотрел на даоса. Злобный старикашка, подумал он безо всякого раздражения, словно констатируя факт. Подумал, как подумал бы о злой собаке в чужом дворе. Вынул руку из дыры, поднёс её к глазам и внимательно осмотрел. Никаких изменений. Он подошёл, нет, ну, конечно же, не «подошёл», он просто появился рядом с каменной иглой, висевшей в пространстве, и тронул её. Низкий гул, содержавший всю ярость ада, впился в его палец, молнией пробежав до самого сердца, точнее, до той дыры, где ему полагалось бы находиться.