Маргерит Юрсенар - Северные архивы. Роман. С фр.

он был очень плох. Примерно в это же время Ми­

шелю Шарлю предлагают супрефектуру в Азбру-

ке, от которой он отказывается, потому что

считает Лилль лучшим местом деятельности и по­

тому что весьма решительно ухаживает за маде­

муазель Ноэми. Он женится на ней в сентябре

1 8 5 1 года. Шарль Огюстен умер за год с неболь­

шим до свадьбы.

* * *

Это была не грандиозная свадьба, это была да­

же не прекрасная свадьба. Это была очень хоро­

шая свадьба. В данном случае я сужу, разумеется,

с точки зрения публики. Иные старики порассуж­

дали, конечно, подобно Шарлю Огюстену, о со­

стояниях, приносящих несчастье: они несли вздор.

Рен, которая давно у ж е вела обычные переговоры

с родителями невесты и нотариусами, вернулась в

Байёль с дочерьми, счастливая тем, что хорошо

послужила сыну. Не станем спорить, поднялся он

или спустился по социальной лестнице, ибо систе­

ма каст в Европе столь же сложна, как и в Индии.

Во всяком случае, выбор был сделан. В двадцать

девять лет Мишель Шарль переживает тот период

в жизни, когда возможности человека, поначалу

190

казавшиеся бесконечными, сводятся к двум-трем.

Все, что будет потом, решается именно сейчас.

Пока Мишель Шарль совершенно доволен мо­

лодой женой, уважением, которым он пользуется

в обществе, своим достатком. Не будучи честолю­

бивым и отличаясь этим от матери, он довольству­

ется тем, что прилежно выполняет свои обязанности,

состоящие в том, чтобы разрешать все департамент­

ские жалобы. Лилль по сравнению с сонливым Бай-

ёлем кажется большим городом, и он гордится тем,

что занимает здесь видное положение. Мишель

Шарль снова носит прежнее имя, которое семье

вернули по официальному декрету, он с некото¬

рой наивностью называет это имя «дворянским»,

скажем точнее, оно обозначает принадлежащие

ему земли и звучит на французский лад. Он отка­

зался от устаревшего титула шевалье («Я не ношу

его, ибо это не принято») *, звучащего теперь не­

солидно и легкомысленно и, конечно же, не под­

ходящего серьезному мужу Ноэми, тогда как

юноша, совершавший путешествие по Европе, мог

бы на худой конец так называться. Шевалье де

Лоррен *, шевалье д'Эон *, шевалье де Ла Барр *,

шевалье де Сенгальт *, шевалье де Валуа *, шевалье

де Туш *... Шевалье Кленверк звучало бы не так

уж плохо.

Амабль Дюфрен записал особняк по улице Ма­

ре, 26, на имя Ноэми, дом переходит затем во

владение зятя. Амаблю принадлежат также дома

под номерами 24 и 26 бис, кажется, какую-то

часть владений он занимает сам, сдавая остальное

внаем одному из сослуживцев. Две первые зимы

191

в моей жизни я провела именно в доме 2 6 по ули­

це Маре: мои кости, должно быть, до сих пор хра­

нят воспоминания о тепле его печей. Маленькой

девочкой я возвращалась туда дважды или триж­

ды, чтобы навестить бабушку — либо весной, до

ее переезда на Мон-Нуар, либо при наступлении

первых холодов, когда она переселялась в город.

Я смутно ощущала атмосферу заброшенности, ца­

рившую в доме старой дамы, больше не принимав­

шей гостей. В глубинах моей памяти я отыскиваю

воспоминания о ступеньках мраморной лестницы,

изгибающихся перилах, о высоких деревьях в

просторном саду, о сводчатой галерее, которая

должна была напоминать Мишелю Шарлю рим­

ские портики XVIII века. Эти серые, холоднова­

тые особняки, вытянувшиеся как по линейке,

построенные во времена французских интендан­

тов и сменившие в Лилле старые дома с резными

позолоченными коньками крыш, творения масте­

ров эпохи герцогов Бургундских, тоже хранят

свои секреты. По преданию, особняк на улице

Маре до того, как перейти в руки господина де

Рувруа, был роскошным обиталищем некоего от­

купщика, который поселял там оперных хористок.

Примерно году в 1913-м, после смерти Ноэми,

дядя, унаследовавший дом 26, обнаружил на ант­

ресолях несколько потайных комнат, куда свет

проникал сквозь почти невидимые окна, там стоял

затхлый запах и хранились предметы несколько

сомнительного свойства. Костюмы времени Дю

Барри висели в стенных шкафах: шелк и тафта,

ситец в цветочек и блестящий шелк в полоску. Те,

192

кто носили эти платья, должно быть, восхититель­

но терялись под деревьями в саду. Из ящика из­

влекли эротические книги и эстампы: дядя,

человек суровый, велел все это сжечь.

Когда я проезжала через Лилль в 1 9 5 6 году,

на месте сада выросли какие-то случайные по­

стройки, но старый консьерж еще помнил о ве­

ликолепных деревьях. Особняк занимало страховое

общество, сводчатая галерея была на месте. Про­

шло почти двадцать лет. Приятель из Лилля пишет

мне, что квартал сильно изменился и превратился

в своего рода гетто для североафриканцев.

«Мне казалось, что я совершил путешествие в

Мекку», — добавляет этот милый человек, со­

жалея о старом городе. Страховое общество ку­

да-то переехало, дом был пущен в продажу. Я

говорю себе, что для Амабля Дюфрена, убеж­

денного орлеаниста до того дня, как он принял

империю, завоевание Алжира, несомненно, было

одним из главных событий века. Отдаленные по­

следствия этого подвига сыграли свою роль в

судьбе его особняка.

Именно в этом дворе вскоре после женитьбы в

безмятежной жизни Мишеля Шарля появилась

первая трещина. Большой любитель лошадей, он

только что купил чистокровного жеребца, на кото­

ром намеревался кататься каждое утро по ухожен­

ным аллеям, прилегавшим к городской крепости.

Недавно нанятый грум — кучер Дюфренов не мог

справиться со всем — ждал его указаний, когда

тесть, выйдя от Ноэми, подошел к Мишелю Шарлю

и сказал с неуклюжим сарказмом:

193

13-1868

— Вы начинаете спозаранку превращать день­

ги моей дочери в конский навоз.

На подобного рода остроты могут быть разные

реакции. Мишель Шарль мог закатить судье та­

кую оплеуху, что тот скатился бы по ступенькам

лестницы. Он мог приказать открыть ворота,

уехать на жеребце и больше не возвращаться. Его

сын так бы и поступил. Он мог с основанием воз­

разить, что у него самого достаточно средств, что­

бы содержать верховую лошадь, и ему нет нужды

прибегать к приданому Ноэми. Он мог продол­

жать отдавать приказания груму, словно ничего не

произошло. Но Мишель Шарль из тех, кто, стал­

киваясь с недоброжелательностью или злобой, от­

ступает, не из трусости, мы видели, что трусом он

не был, а потому, что ему противно спорить с на­

глецом или грубияном, он отступает из гордости,