Маргерит Юрсенар - Северные архивы. Роман. С фр.

хавшие землю, соизмерявшие свою жизнь с вре­

менами года, полностью исчезли, как исчез скот,

который они пасли, как исчезли сухие листья, слу­

жившие им перегноем. И разумеется, достаточно

забраться в прошлое, века на три-четыре назад,

чтобы заметить, что предки «хороших фамилий» в

конечном счете вышли все из того же безвестного

чернозема. Более того, есть некое величие в этих

навсегда исчезнувших мужланах, от них осталась

только строчка в книге приходской церкви, да и

ту в один прекрасный день уничтожат огонь или

крысы, от них остался только деревянный крест,

но и его на зеленом холмике скоро сменят другие.

Шарль Огюстен сказал бы, однако, и не без доли

здравого смысла, что совсем неплохо иметь пред­

ков, которые умели читать, писать и считать

181

(прежде всего считать) за десятки поколений до

этих людей. Но неплохо и другое — не тащить за

собой лохмотья буржуазного старья и дворянских

доспехов.

Если я не упомянула об этих крестьянах в тот

момент, когда пыталась сплести «мою» семейную

сеть, то прежде всего потому, что они присоедини­

лись к ней благодаря женитьбе Мишеля Шарля

только в середине XIX века. А потом кажется, что

между Бетюном и Лиллем, с одной стороны, Байё-

лем и Касселем — с другой, пролегает целое рас­

стояние, отделяющее Фландрию галльскую от

Фландрии фламандской. Хотя эти люди пережили

одни и те же превратности истории, те же войны,

ту же смену правителей и режимов, кажется, что

они принадлежат не только к разным социальным

кругам, но и к разным расам. Отметим для начала,

что, тогда как для Кленверков, Кусмакеров или

Бисвалей французский язык, по крайней мере до

XIX века, был языком культуры, а фламандский —

языком, на котором они говорили с детства, лилль-

цы и бетюнцы говорили только на французском с

незапамятных времен, даже если постепенно он

свелся до уровня местного наречия. Их дети в отли­

чие от Мишеля Шарля принимали первое прича­

стие не на фламандском. Благодаря их потомку

Ноэми я обнаружила в этих незнакомых мне лю­

дях определенную сухость, жадность к труду и на­

живе, живость и вместе с тем ограниченность —

черты, характерные для французской провинции в

целом и сильно отличающиеся от размаха и сдер­

жанной страстности фламандцев.

182

Но главным образом не упомянула я о них по­

тому, что мне о них ничего не известно. Я могла

бы, конечно, используя объедки литературной

кухни, состряпать по памяти портрет бедных зем­

ледельцев, добавить в мое блюдо щепотку жаке­

рии и пригоршню браконьерства, показать моих

предков веселящимися во время деревенских

танцулек и попоек или изобразить скуповатых

мужиков, н а б и в а ю щ и х кубышку. Ничто в этих

картинках впрямую не напоминает Дюфренов, Те-

лю или Данвенов. Попробуем, однако, с чувством

симпатии приблизиться в воображении к кому-ни­

будь из членов этих семей, выберем наугад хотя

бы Франсуазу Ленуар или ее мать Франсуазу Ле-

ру. Даже имена обеих Франсуаз им не принадле­

жат, ибо подобно им миллионы женщин во

Франции носили, носят или будут их носить. О

Франсуазе Ленуар нам известно только, что она

вышла замуж в сорок лет, будучи девицей. Зай­

мемся лучше Франсуазой Леру. Эй! Франсуаза

Леру! Она меня не слышит. Я прилагаю немало

усилий, и мне наконец удается увидеть ее в доме

с глинобитным полом (ребенком я видела похо­

жие в окрестностях Мон-Нуар), подсмотреть, как

она утоляет ж а ж д у пивом, ест серый хлеб и тво­

рог, разглядеть фартук на ее шерстяной юбке. Из-

за моей потребности жить просто, с одной

стороны, и случайного стечения обстоятельств —

с другой, она мне ближе, чем прабабки в оборках.

Ж и в я в другое время, пользуясь удобствами и

даже роскошью, которые ей были неведомы, я

продолжаю делать то, что некогда делала она. Я за-

183

мешиваю хлеб, подметаю пол, после ветреных но­

чей собираю валежник. Я, правда, не сажусь на бо­

рова, чтобы он не дергался, когда его режут, но

мне случается время от времени съесть ветчины,

не такой вкусной, как та, что Франсуаза коптила

сама, но свинью закалывают все с той же жестоко­

стью, хотя и не на моих глазах. Зимой у меня точно

так же опухают руки. И я знаю — то, что для нее

было необходимостью, для меня было выбором, по

крайней мере до той минуты, когда всякий выбор

становится необратим. Эй! Франсуаза Леру! Мне

бы хотелось знать, кем она была в юности — слу­

жанкой на постоялом дворе или прислугой в замке,

любила ли она мужа или сделала его рогоносцем,

ставила ли свечи в церкви или проклинала священ­

ника, или то и другое вместе, ухаживала ли за боль­

ными соседями или захлопывала двери перед

нищими. Надо попытаться понять человека, осно­

вываясь на самых банальных жестах и поступках,

словно набрасывая его портрет крупными штриха­

ми. Но было бы несправедливо не признавать за

этой незнакомкой способность к тонким пережи­

ваниям, рождающимся в процессе очищения души,

понимаемого как действия алхимика, очищающего

золото. Франсуаза могла так ж е , как и я, любить

музыку деревенских скрипачей, народные песни,

ставшие ныне лакомством для разборчивой публи­

ки, восторгаться тем, как красное солнце садится в

снег, могла с грустью подобрать выпавшего из

гнезда птенца, приговаривая: какая жалость! Все,

что она передумала и пережила по поводу выпав­

ших ей на долю радостей и страданий, болезней,

184

старости, надвигающейся смерти тех, кого она лю­

била и кто покинул ее, — значит не больше и не

меньше того, что передумала и перечувствовала я

сама. Ее жизнь была, несомненно, тяжелее моей,

но мне все же кажется, что так на так и выходит.

Ей, как и всем нам, пришлось столкнуться с безыс­

ходным и неизбежным.

* * *

В феврале 1848 года революция в Лилле нача­

лась балом в префектуре. Телеграмма с вестью о

восстании в Париже пришла слишком поздно, что­

бы можно было отменить праздник, но мой дед

уверяет, что вид у танцующих был похоронный.

Префект вызвал пехотный батальон, чтобы защи­

тить здание, и это привело к тому, что слишком хо­

рошо одетых мужчин и женщин, выходящих из

карет, встречали шиканьем и свистом. На следую­

щий день лица еще больше омрачились, когда стало

известно об отречении Луи-Филиппа и его бегстве:

этот старый буржуа, одетый бедно, но прихватив­

ший с собой целую сумку золота, мчался инкогнито

в почтовой карете по направлению к Онфлёру.

Через два дня толпа, возбужденная новостями