Маргерит Юрсенар - Северные архивы. Роман. С фр.

одолевает за час. Когда он добирается до верши­

ны, у ж е совсем светло, но его уверяют, что

восхода солнца видно не было.

Случившееся в Версале походило на роды: мо­

лодой человек бросился вперед навстречу жизни.

Приключение на Этне — ритуал смерти и воскре­

сения. Два этих почти священных эпизода послу­

жили бы прекрасным началом для биографии

великого человека. Но Мишель Шарль — не вели­

кий человек. Я бы определила его как человека

заурядного, если бы опыт не учил нас, что людей

заурядных не бывает. Опыт учит также, что каж­

дый в течение жизни проходит через целый ряд

испытаний. Тех, кто переносит их, полностью

осознавая происходящее, мало, и к ним быстро

приходит забвение. Тем ж е , кто удивительным об­

разом о них помнит, часто не удается извлечь из

этого пользу.

168

* * *

О художественном вкусе, который Мишель

Шарль приобрел или развил в Италии, можно су­

дить по вещам, привезенным им из поездки. К сча­

стью, массового производства сувениров для

туристов тогда еще не существовало, оно было ку­

старным. Ларчик с вставляющимися друг в друга

маленькими подносиками из красного дерева, со­

хранившими следы инкрустаций на античные темы

и уложенными словно конфеты в коробке от зна­

менитого кондитера, представляют собой одно­

временно и игру («Смотри-ка, Юпитер! — Нет,

это Нептун, видите, у него трезубец!»), и образчик

того, что нравилось посетителям в музеях в 40-е

годы прошлого века. Это художественная безде­

лушка, даже если ее и продавали в довольно боль­

ших количествах русским, немецким или

скандинавским любителям, совершавшим путеше­

ствие по Европе. Я заменила две-три недостающие

части с помощью подобных же ларцев, несомнен­

но купленных янки в XIX веке. Более редким

экземпляром, приобретенным, вероятно, у како­

го-нибудь антиквара, является ренессансная ко­

пия бюста императора III века, с ониксовой

драпировкой вокруг шеи, уменьшенная до подхо­

дящих размеров. Такие же копии Рубенс приво­

зил из Италии для своего дома в Антверпене. От

бронзовой копии покинутой Ариадны, напротив,

веет холодом ампира. Это неважно: сосланная в

биллиардную залу дома на Мон-Нуар, она научила

меня видеть красоту складок, мягко струящихся

169

вдоль лежащего тела. Наконец, темное пятно на

светлых панелях гостиной — единственная карти­

на, со вкусом выбранная молодым человеком, счи­

тавшим, что он ничего не понимает в живописи.

Это «Стыдливость и Тщеславие» или «Любовь

возвышенная и Любовь земная» какого-нибудь

ученика Луини *, мы видим ту же загадочную

улыбку, что морщит уголки губ женщин и герма­

фродитов на полотнах Леонардо. По-моему, я ни

разу не спросила, что за фигуры изображены на

этом полотне, но чувствовала в них какую-то пле­

нительную строгость, которой ни люди, ни другие

картины, висевшие на стенах, не обладали.

У меня до сих пор хранятся две дверные ручки

из позолоченной бронзы в форме античных бюс­

тов — Тиберия, изможденного и изнуренного вла­

стью и жизнью, и юной невинной Ниобиды с

широко раскрытым ртом, испускающей крик отча­

яния. Точно такие же ручки можно видеть еще в

Венеции, во Дворце дожей. Маленьких бронзо­

вых ручек, отлитых в Италии почти четыре века

тому назад, ставших предметами барочной роско­

ши и покрытых почти нестершейся позолотой, ка­

сались сотни неизвестных рук, их поворачивали,

открывали двери, за которыми ждало неведомое.

Антиквар продал Тиберия и Ниобиду молодому

человеку в серо-жемчужных брюках; постарев,

мой больной дед, быть может, ласкал их с нежно­

стью. Я укрепила их на двух кусках бруса из мо­

его дома в Америке. Дерево, из которого сделан

брус, выросло до рождения Мишеля Шарля в ве­

ликом безмолвии Острова Пустынных гор *. Ствол,

170

срубленный человеком, выстроившим этот дом,

был сплавлен потом по сверкающим водам проли­

ва, которые зимой кипят и дымятся от соприкос­

новения с более холодным воздухом. Местные

уроженцы, жившие в доме до меня, износили сво­

ими грубыми башмаками доски толстого пола, хо­

дя из маленькой прихожей на кухню или в

комнату с колыбелью. Мне скажут, что любой

предмет может дать основание для подобных раз­

мышлений. Что ж, это верно.

Я только упомяну об украшениях, купленных

«для женщин», — это мозаичная брошь с Колизе­

ем, освещенным романтической луной, камея с

безукоризненным профилем, который мог бы по­

служить моделью для Кановы или Торвальдсена,

камень с вырезанными на нем резвящимися ним­

фами; все безделушки — в массивной золотой оп­

раве. Рен прикалывала их на свою большую шаль,

Габриель и Валери — на легкие косынки. Себе

Мишель Шарль оставил камею в чисто античном

стиле, сделав из нее перстень, это была голова по­

старевшего Августа. Он завещал перстень сыну, а

тот подарил его мне в день моего пятнадцатиле­

тия. Я сама носила его в течение семнадцати лет

и многим обязана ежедневному общению с этим

строгим и совершенным образцом глиптики. Спо­

ры о классицизме и реализме прекращаются, ког­

да у вас перед глазами их полное слияние в виде

римской камеи. Году примерно в 1935-м в поры­

ве, о котором никогда не стоит жалеть, я подарила

перстень человеку, которого любила или думала,

что люблю. Я немножко сержусь на себя за то,

171

что отдала эту чудную вещь в частные руки, из

которых, несомненно, она вскоре перешла в дру­

гие, вместо того чтобы обеспечить ей пристанище

в одной из государственных или частных коллек­

ций. Кстати, может быть, в конце концов перстень

там и оказался. Стоит ли, однако, об этом гово­

рить? Возможно, я никогда бы не рассталась с

этим шедевром, если бы за несколько дней до то­

го, как его отдать, не заметила легкую трещинку,

появившуюся от какого-то удара на самом краю

ониксовой камеи. Мне показалось тогда, что пер­

стень стал менее ценным, пусть незаметно, но ис­

порченным, обреченным на исчезновение. Тогда

для меня это стало основанием, чтобы дорожить

им чуть меньше, сегодня это было бы причиной

того, чтобы дорожить им чуть больше.

* * *

Гербарий, собранный Мишелем Шарлем во

время его путешествия, разумеется, дело рук не

ботаника. Цветы значатся в нем не под латински­

ми названиями, и не создается впечатления, чтобы

чудо строения растений что-то значило для него.

Учителя в коллеже Станислава преподали ему ри­

торику и историю так, как они ее понимали, в