Алексей Дударев - Белые Росы

— Дорогие жители Белых Рос! — радуясь и волнуясь не меньше самих «жителей», говорила полная женщина с депутатским значком на груди. —

Ваша старая деревня с таким милым поэтическим названием переживает свое второе рождение! Через год-два на этом месте вырастут многоэтажные дома, магазины, школа, детские учреждения, предприятия бытового обслу­живания... И особенно приятно то, что ваша деревня не исчезнет! — продол­жала женщина. — Решением горисполкома новый микрорайон будет носить название Белые Росы! Более того, всем вам, я повторяю, всем без исключе­ния, предоставляются благоустроенные квартиры в одном доме в двух шагах отсюда. Вот этот дом! — женщина показала рукой на серую бетонную башню метрах в пятидесяти от деревни.

Все головы одновременно, как у туристов, повернулись в сторону дома... Огромная махина всеми окнами смотрела на людей. Кто-то даже зааплодировал.

— Улица, уже городская улица, — продолжала женщина, — на которой вам предстоит жить, будет называться Белоросинская. Счастья вам, дорогие мои, радости и здоровых деток в новом доме!

Тут зааплодировали все. Маленький шустрый фотограф бегал вокруг, приседал и щелкал фотоаппаратом.

— Позвольте мне, — продолжала женщина, — выполнить приятное поручение исполкома Первомайского районного Совета народных депутатов и вручить вам ордера и ключи от новых квартир...

Тишина.

— Ордер на однокомнатную квартиру вручается старейшему жителю деревни Белые Росы, ветерану трех войн, ветерану труда — Ходасу Федору Филимоновичу...

Все зашумели, захлопали в ладоши, задвигались, заулыбались...

— Ну че ты пнем стоишь? — прошептал Гастрит. — Иди, если просят. Пока дают...

Старик подошел к колодцу.

— Поздравляю вас, дорогой Федор Филимонович! — женщина протянула старику синенькую бумажку и ключик. — Долгих лет вам жизни, здоровья, счас­тья! — и даже обняла. Но, обняв, прошептала на ухо: — Скажите что-нибудь...

Старик повернулся к односельчанам.

Все ждали от него речи.

— Ну, чего сказать?.. — заволновался Ходас. — Родился я, значит, тут в од­на тысяча...

— Знаем, когда родился, — крикнул кто-то. — Речь давай!

— А ты там не вякай! Говорю что говорю! — огрызнулся старик и про­должал свою «речь»: — Родился я, значит, тут, женился тоже тут... Войну, зна­чит, одну с Буденным Семеном Михайловичем, другую в Карелии, а третью, значит, тоже тут, в партизанах... А теперь во квартиру дали... Помру, значит, с удобствами... Спасибо...

Он вытер пот и пошел.

— Ну, Федос! — упрекнул его Гастрит. Не умеешь ты красиво говорить.

— Я зато думаю красиво! — буркнул старик.

— Все думают, — махнул рукой Гастрит.

Женщина улыбнулась, сказала растроганно:

— Спасибо, дедушка...

— За что? — изумился старик.

— За все. За всю вашу жизнь... — очень тихо, только ему одному сказала женщина, опять улыбнулась, взяла новый ордер и ключик.

— Ордер на трехкомнатную квартиру вручается...

В своем гнезде сидел одинокий аист.

Тревожно поглядывал по сторонам.

Клекотал.

Потом вдруг взмахнул крыльями и полетел.

К новому дому бежали семьями по мере получения ордеров и ключей. Именно бежали, а не шли.

— Петька! — задыхаясь, кричала седая старушка, прижимая к груди чер­ного как смоль кота. — Возьми кошку!

— Ай! — отмахнулся молодой белобрысый парень.

— Возьми, я сказала! Кошка первой должна войти! Или дай хоть я войду, чтоб мне первой в новой хате помереть.

— Бросьте вы, мама!

— Петька, у тебя же семья и дети малые!

И захлопали двери, зазвенели оконные стекла, загудели лестницы под ногами, застонал-завыл лифт. Бурная, восторженная жизнь вошла в серый железобетон.

Первым делом, конечно же, высыпали на балконы.

— А высоко-то как!

— Банчук! Ты меня видишь?

— Не!

— И я тебя не вижу...

— Елки-моталки! Да тут же двух кабанов держать можно!

Струк, перегнувшись через перила, звал соседа:

— Кулага! Кулага!

С балкона этажом ниже показалась нервная голова Кулаги.

— Че?

— А я сверху тебя, — довольный до невозможности, сообщил Струк.

— Ну и что?

— А вот тьфу на тебя с высоты и все, — расплылся в добродушной улы­бочке Струк.

— Отобью голову! — взвился Кулага. — Я сказал...

Мурашка, увидев хозяина, подняла от травы морду и замычала. Старик подошел к ней, достал из кармана большой кусок хлеба, протянул к коровьим губам:

— На, поешь, — отломил кусочек, отдал корове. Та осторожно взяла хлеб с ладони старика.

— На базар завтра пойдем... — вздохнул Ходас, достал из другого карма­на ордер и ключ. — Вот видишь, квартиру в городе дали. Не обижайся...

Большое розовое солнце через ветви деревьев смотрело на старика.

Утро. По обочине ведет старик свою Мурашку к городу... Чуть впереди шагает Андрей... Молчат... Проносятся мимо автомашины...

— Ты куда сразу? — спрашивает старик.

— На работу. А потом в мебельный... Стенку посмотреть надо...

— Деньги есть?

Андрей кивает.

— А то могу дать...

— Не надо...

— И нечего обижаться! — сердито говорит старик. — Сашка вон со дня на день должен явиться... Я как чувствовал...

— А кто обижается? — оборачивается сын. — Только насчет того, что я бы твоей смерти ждал, это, папаша, дурь несусветная...

— Нечего дурь близко к сердцу принимать, если ты разумный... — напа­дает старик и делает неожиданный переход: — А денег могу дать.

Андрей улыбнулся, заметил вдали рейсовый авобус, зашагал шире.

— Я поехал!

— Андрей! — позвал старик. — Зайди после работы к нашему охламо­ну... Может, голодный сидит, так купи чего-нибудь...

— Хорошо!

— И скажи, что Кисель смотал удочки из деревни...

Под вечер Андрей пришел на свиданье к Ваське. Братья сидели на травке у синего забора, курили... Андрей рассказывал:

— Комнаты светлые, лоджия, кухня просторная, пятый этаж... Тридцать вторая квартира...

— Галюня там не болеет? — прервал его Васька.

— Вчера конфетами меня угощала...

Васька улыбнулся.

— Да... Чуть не забыл! Кисель уехал...

— Ку... Куда? — оторопел Васька.

— Совсем из деревни уехал...

Васька зло швырнул окурок в траву:

— От, гад! Взбаламутил бабу — и тягу... Что ж делать теперь?

— Будете жить как жили, — сказал Андрей.

— Не-не-не! — поднял раскрытую ладонь Васька. — Я гордый! У меня характер, Андрюха...

— Ой! — аж сморщился Андрей.

— Че ты ойкаешь, че ойкаешь? — запетушился Васька.

— Слушай, ты... С характером... Жрать не хочешь?

Васька сглотнул слюну.

— Пива хочу! Вторую ночь, проклятое, снится... Кажется, подхожу к на­шей Росасенке, гляну с берега, а там не вода, а пивко течет... Свежее, пена такая густая, плотная... Я, не раздеваясь, с берега бултых! Ныряю и пью, ныряю и пью... Проснулся — чуть не заплакал от расстройства!