Елена Матвеева - Кинжал Улугбека

- Он у нас «паршивая овца», - тихо сказал Марат про Лешку. - Лерыч его воспитывает, но результат пока так себе. Мы все его воспитываем.

- Я этим заниматься не буду. А если еще выступит, оторву башку.

- Убивай его морально. Физическая расправа здесь не практикуется, - предупредил Рафик. - Могут быть сильные неприятности, вплоть до вызова на Полевой совет.

Рядом с палатками и марлевым шатром Валерия Ивановича располагался огороженный веревкой участок - камералка, где обрабатывались археологические находки. А веревка, как объяснил Марат, натянута специально для Валерия Ивановича. На огороженной территории курить ему запрещено, а он проводит много времени в камералке, и часто ему не оторваться от работы, чтобы выйти покурить.

- И он слушается? - удивилась Варя.

- Еще бы. Мы же его железно слушаемся. У нас все построено на взаимном уважении. А курить он стал меньше.

Дошли до сарайчика продсклада и кухни - плита, рукомойники, длинный стол из неструганых досок, над которым с дерева свешивается лампа под широким колпаком. Рядом небольшой арычок. Здесь командовала похожая на крупную кривобокую Бабу Ягу Марья Ивановна. Она всю жизнь проработала в школе поварихой, и на Шахрухие уже несколько лет кухарила. Марья Ивановна радостно воскликнула: «Хорошо, хоть пацанки приехали, а то на парней сил уж нет смотреть!» А Марат шепнул, когда Марья Ивановна пошла готовить для приехавших еду: «На лицо ужасная, добрая внутри». Валерия Ивановича куда-то утащили. А беседу о здешних порядках провел с питерцами восьмиклассник Абдулла, комендант лагеря, а проще - завхоз, человек непробиваемого спокойствия и постоянно хорошего настроения, которое, как утверждали, испортить было невозможно ничем. «Только не говорите, что вам хорошо с моими женами, и не спрашивайте про таможню, - предупредил он. - Это будит во мне спящего зверя». Потом подошел Харитон.

- Как Ленинград? - спросил он. - Не привык называть его Петербургом. Я заканчивал ваш университет, но уже лет пятнадцать там не был. Говорят, вы стали криминальной столицей России?

- Мы культурная столица, и это прежде всего, - насупившись, ответила Гера. Выступление Харитона показалось ей неуместным для знакомства.

- Культура - само собой. А как вам Самарканд? Посетили Гур-Эмир?

- И не только. Мы много чего посетили. Даже с художником Вахруддиновым познакомились.

- Это кто? - спросил Харитон. - Сумасшедший?

- Он не сумасшедший, - неожиданно вступился за художника Паштет.

- Значит, ты не слышал его речей. И художник он никуда не годный. Недоучка, ремесленник. Спрашиваешь, почему? Нельзя это, брат, растолковать в двух словах. Надо живопись понимать, где плохая, где хорошая. «Крошка сын пришел к отцу, и спросила кроха: «Что такое хорошо, а что такое плохо?..» Знаешь такой стишок?

Когда Харитон удалился, Паштет с неприязнью сказал:

- Мне кажется, от него спиртным разит. Как его отчество?

- Евгеньевич. Игорь Евгеньевич Харитонов, - -ответил Абдулла. - А пьет он, как Лерыч уехал. Мы с ним в контрах.

Обежать Святую рощу можно за десять минут. С севера и востока ее окружали хлопковые поля, у западной границы тянулся поливной канал, а с юга - овраг с мягкими, будто оглаженными берегами - сухое русло Бахор-сая, то есть Весенней речки, и заросшие колючкой остатки старого кладбища. Сама роща состояла из мощных тополей с белыми стволами, почему-то растущими под наклоном.

- Что это с ними? - спросил Паштет.

- Старые, влаги не хватает, и ветра делают свое дело. А точнее Рафик ответит, - сказал Марат. - Он у нас спец в биологии. ^

- А сколько роще лет и почему она - святая?

- Тополям лет сорок, они не долгожители, это карагачи по четыреста живут. А святая, потому, что с ней связана легенда. Когда-то давным-давно шел по пустыне мулла, мусульманский священник, остановился здесь, посадил три тополька и умер. Так появилась роща и мазар - святое место, могила этого муллы. Сейчас там наш Улугбек живет.

- Пошли посмотрим?

- Посмотрим, только помалкивайте об этом. Походы туда не поощряются, - сказал Абдулла, а Марат объяснил:

- Сейчас Улугбек тихий, а раньше был очень вредный. Вообще-то он никакой не мулла, это всем известно. Работал в здешнем совхозе, но жить при мазаре ему больше понравилось, сюда каждый день паломники ездят, деньги дают. Когда появился лагерь археологов, Улугбек обозлился. Однажды выбил в клубе окна, порасшвырял все, попортил, Лерыч даже в милицию собирался заявлять, но потом они как-то договорились. А на следующий год мулла по-другому решил выжить археологов. Он каждую ночь бродил возле кладбища и выл там страшным голосом, будто это духи умерших. Напугать хотел. Ребята смеялись и ругались, что спать не дает, и даже жалели, думали, может, того? Больной? Но он не больной, он темный, как сто подвалов. Повыл-повыл, понял, что бесполезно, и перестал. Ну а теперь положение обязывает с ним дружить, поскольку он отец спонсора. Мы ему носим еду. Днем к клубу, утром и вечером к хижине. Ставим у порога. Внутрь не заходим, не положено.

У клуба под навесом, похожий на старую нахохленную птицу, сидел на коврике Улугбек, прикрыв глаза морщинистыми веками. Рядом с ним возвышалась горка печенья и конфет.

- Какой же он маленький, костлявенький, - жалостливо сказала Гера.

- Высохшие мощи, мумия, - шепнула Варя.

- Правоверный ты наш… - Паштет изобразил на лице постную мину.

Они прошли в клуб мимо Улугбека, но он не обратил на них никакого внимания. В клубе была фотолаборатория Абдуллы и библиотека Лерыча (бери любую книгу, только в журнал записывай, что взял). На стенке булавкой при-колота крупная белая с красными пятнышками на крыльях бабочка. Под ней табличка:

«Мир жил и дышал - широкий, равно открытый для всех, принимающий с одинаковым гостеприимством в свои безграничные просторы и муравья, и птицу, и человека и требующий от них лишь одного - не употреблять во зло оказанного им привета и доверия.

Ходжа Насреддин».

Ребята сказали, что бабочку в прошлом году поймал один шахрухиинец и заложил в полевой дневник - для Рафика. Но тот не обрадовался, а рассердился и так голосил на весь лагерь, что Лерыч сказал: «Вечером прочтешь лекцию по экологии», а бабочку приколол в клубе и повесил надпись: «Вечный укор шахрухиинцам!» А уж потом изречение написали из книжки Соловьева «Приключения Ходжи Насреддина». Эту книжку они любят читать вслух перед сном.

Вышли из клуба, опять Улугбек не шевельнулся и глаз не открыл. Зато когда удалялись по дороге, Варя оглянулась и поймала острый, словно клинок, взгляд старика. И тут же веки, как шторки, опустились на глаза. Она даже засомневалась, не привиделось ли?