Мишель Кастильо - Танги

— А я могу подтвердить, что слышал у себя в мастерской, как ребята рассказывали историю маленького Фуэнтеса. Они говорили то же самое, что и этот малый.

Это вступился Матео.

— Ваше показание чрезвычайно важно, сударь. Вас будут считать объективным свидетелем, не связанным с заинтересованными сторонами. Ваше показание чрезвычайно важно, и я вам очень признателен.

— Но всем известно, что этот человек либерал! — запротестовал Красный брат. — Он никогда не бывает в церкви, он не ходит к причастию!

Танги не был ни избит, ни наказан. Он сам удивлялся образовавшемуся вокруг него молчанию. Красный брат теперь делал вид, что не замечает его. Жизнь шла своим чередом, как будто ничего не произошло. Фуэнтес вернулся без руки. Его освободили от работы. Он рассказал Танги, что какой-то врач осматривал ему спину и ноги и расспрашивал о происшествии. Танги хотелось знать, чем все это кончится. Он решил, что братья, должно быть, испугались. Но все его вопросы наталкивались на стену молчания. Танги словно не замечали. А он был только рад, что его не замечают; он боялся лишь одного: что наступит день, когда его снова начнут замечать.

Шли дни, недели, месяцы… Работа, церковь, обед, ужин, перемены… Ничто не менялось. Обо всех этих днях, похожих как две капли воды, у Танги сохранилось лишь одно ясное воспоминание чувство голода. В этом маленьком мирке голод был полновластным хозяином. Вечный животный голод! Все свободное время воспитанники говорили о еде, вспоминали разные блюда. Их кормили всего два раза в день. Никогда они не ели ни мяса, ни рыбы, а всегда одно и то же каталонское блюдо, называвшееся «фаринетас», — что-то вроде ячменной похлебки. К обеду они еще получали мандарин и кусок хлеба; к ужину — только кусок хлеба. Но хлеб этот пекли не из пшеничной муки, он был желтый и клейкий. Приходилось все время запивать его водой, иначе он не лез в горло. У братьев была собственная кухня. Они получали три блюда: овощи, рыбу и мясо. Им пекли также разные изделия из теста. Танги иногда видел, как проносили их еду. От одного запаха мяса у него делались спазмы в желудке.

Столовая помещалась в громадном зале. Воспитанники ели на мраморных столах, сидя на скамьях, привинченных к полу. Полагалось протягивать свой котелок вместе с котелком соседа дежурному по кухне капо. Два мальчика несли за ним котел, который здесь называли «купелью». Капо выдавал каждому питомцу по полному черпаку жидкой ячменной каши. Подставлять котелок было своего рода искусством. Капо быстро шел по рядам и наливал кашу одним движением. Надо было умело наклонять котелок и ловко покачивать его, чтобы не упустить ни капли каши. Случалось, что капо нарочно обжигал пальцы тому, кого недолюбливал, и тот выпускал котелок. Капо бил его черпаком по голове и оставлял без еды.

В приюте существовал и «черный рынок». Те, что получали посылки, продавали кое-что из продуктов. Танги всегда покупал у них немного еды на свою субботнюю получку. Как-то раз он купил кусок сыра. Странного сыра с синими прожилками. «Это французский сыр», — сказали ему. Он спрятал его под рубашку, чтобы полакомиться вечером. Он радовался при мысли, что будет есть французский сыр. Ему казалось, что сыр — это свобода.

Вечером он дождался, когда его товарищ по тюфяку заснул, и лишь тогда достал свой сыр. На этот раз Танги не хотелось делить его с кем-нибудь из еще более бедных товарищей. Он медленно ел сыр, чтобы продлить удовольствие. Он был счастлив, что ест французский сыр. Танги съел даже серебряную бумажку, в которой он был завернут. Пе уверял, будто в серебряной бумаге содержится витамин «С». Танги решил, что, в конце концов, и обертка не так уж плоха; все дело в привычке.

По четвергам правонарушители получали посылки. В эти дни Танги брал большой кусок бумаги, делал из него кулек и отправлялся просить у товарищей. Иногда обладатели посылок сердились и всех прогоняли. Но чаще всего они не отказывали Танги, потому что он умел писать и каждый когда-нибудь нуждался в его услугах. К тому же он всегда ухаживал за больными. Кто давал ему кусочек хлеба, кто несколько изюмин или дольку апельсина; но больше всего ему перепадало шкурок. Он привык их есть и даже полюбил. Только шкурки от бананов казались ему немного жесткими: их было трудно глотать…

Те, кто получал посылки, по четвергам отказывались от вечерней каши. Они уступали ее сиротам и тем, кому ничего не присылали. В эти дни Танги поглощал пять-шесть котелков ячменной похлебки. Потом ему всегда становилось плохо. Часто у него начинались рези в животе. Однако у него не хватало духу отказываться от того, что ему предлагали. Он весь покрывался потом, но продолжал есть. Он становился красным, как рак, и раздувался, как шар. Порой ему становилось стыдно за себя. Он думал, что мерзко так набивать себе живот объедками товарищей. Но он уже познал дорогой ценой, что человеческое достоинство в трудном положении мало на что годится и лучше цепляться за жизнь, чего бы это ни стоило.

Еще мучительнее были для Танги перемены. Игры считались обязательными. Воспитанников делили на несколько отрядов. Каждому отряду отводили определенное место для игры. Существовали также «капо по играм». Воспитанников заставляли играть в игру, называвшуюся «чепас». Каждый отряд делился на две партии. На площадке проводили мелом две черты, разделяя ее на два лагеря. Тянули жребий, и одна партия шла в верхний лагерь, а другая — в нижний. Капитан нижнего лагеря кидал мяч капитану верхнего, который, схватив его, бежал в лагерь противника и старался «запятнать» одного из игроков. Игра состояла в том, что игроки одной партии угрожали другим или били мячом, а их противники старались увернуться от ударов. Если бросивший мяч попадал в игрока, тот считался «убитым», если промахивался, то сам выходил из игры.

Во время игры капо пользовались случаем, чтобы свести личные счеты. Они старались попасть своей жертве мячом в лицо или под ложечку. Мячи были жесткие, литые, они били очень больно. Танги без труда увертывался от ударов. Он был очень нервный, подвижной. Но, несмотря на это, он не любил игр и порой бегал со слезами на глазах. За всю часовую перемену братья давали мальчикам всего пять-шесть минут передышки. Это называлось «отдыхом». Тотчас возле уборной выстраивалась длинная очередь — туда запрещалось ходить во время игры. Если в приют случайно приходил какой-нибудь посетитель, воспитанники должны были делать вид, что они увлечены игрой; громко смеяться, бегать быстрей, весело кидать мяч. Танги ненавидел это лицемерие. Он молча смотрел на своих изнемогающих от голода и усталости товарищей, которые смеялись и кричали, притворяясь, что им весело. Он презирал их.