Мишель Кастильо - Танги

— Не могу, Фирмен. Я боюсь…

— Прыгай!

— Нет, не могу. Я сломаю ногу. Мне страшно!

— Прыгай на цыпочки и подскакивай вверх, как мяч. Ну, живо! Прыгай первым!

Танги зажмурил глаза и соскочил. Он очень ушибся. Быстро ощупав ноги, он убедился, что они целы. Фирмен спрыгнул за ним. Вечерело. Улица была пустынна. Друзья бросились бежать во всю прыть, словно вся полиция Испании гналась за ними по пятам. Наконец они задохнулись. Танги жадно вдыхал первые глотки «воздуха свободы». Слезы выступили у него на глазах. Он улыбался, плакал и смеялся разом. Они пересекли широкую улицу. Проехал трамвай. На подножках висели гроздья людей. Воздух был свеж, пахло йодом и жареной картошкой.

Они вышли из города по одной из дорог, ведущих в Тибидабо. Они задыхались. Каждый раз, как им встречался человек в форме, они прятались. Затем снова неслись вперед как безумные. Они не разговаривали, задерживаясь лишь на миг, чтобы передохнуть, и бежали рядом, почти в ногу. Они были уже за городом, среди пышных садов, засаженных фруктовыми деревьями. Наступили сумерки. Небо еще чуть светлело, а на землю уже спустилась ночная тень. Наконец они замедлили шаг…

— Сейчас наши, должно быть, на вечерне, — сказал Фирмен.

— Да. Нас уже, конечно, разыскивают. Пе, наверное, получит здоровую лупку.

— Ему это не повредит. Он доносчик. Пусть знает, к чему это приводит.

Танги проголодался. Он посматривал по сторонам. В полях еще работало много крестьян в широкополых соломенных шляпах и черных штанах из рубчатого бархата; они нагружали тележки фруктами.

— Как бы нам раздобыть чего-нибудь поесть? — спросил Танги.

— Я и сам об этом думал. Придется подойти к какому-нибудь крестьянину и попросить у него фруктов.

— Я не решусь. Мне стыдно.

— Стыдно? А подохнуть с голоду тебе не стыдно? Ладно, посиди здесь на обочине и подожди меня. Если увидишь патруль, беги в поле и прячься.

Танги послушался. Он уселся на краю дороги, в тени платана. Мимо беззвучно проезжали машины с зажженными фарами. Воздух был нежен, как шелковая ткань. В нем плавали тяжелые ароматы земли. Вдали звучали голоса и улетали в небо… Все было проникнуто величавым покоем. Танги твердил про себя: «Я свободен… свободен… свободен!» И слезы счастья застилали ему глаза. Он с волнением смотрел, как вместе с темнотой мир нисходит на землю… Ему хотелось молиться, но кому? Не бог освободил его, а Фирмен. Но Фирмен совсем не похож на бога!

Танги ждал очень долго. Он даже начал подумывать, не бросил ли его Фирмен. Но тотчас сказал себе, что Фирмен мужчина, а мужчина — хозяин своему слову. Его друг сказал, что вернется, значит, надо ждать. Прошло еще несколько минут, и появился Фирмен. Рубаха его вздулась пузырем, на губах играла улыбка.

— Как дела? — спросил Танги.

— Я помог ему нагрузить тележку. Он дал мне хлеба, яблок, коробку сардин, пол-литра красного вина и двадцать пять пезет.

— Почему так много?

— Я сказал, что меня ждет больной братишка.

— И он поверил?

— А почему бы и нет? К тому же это почти правда. Ты совсем болен… от голода!

Они расхохотались. Затем двинулись дальше. Они прошли всего пять километров, но можно было подумать, что отдалились от города на пятьдесят или шестьдесят, так было тихо кругом. Они съели яблоки на ходу. Они пели, прыгали, чуть ли не плясали, такая их охватила пьянящая радость…

— Если бы Пе увидел эти яблочные огрызки, он так и бросился бы на них! — сказал Фирмен смеясь.

— Бедняга! — воскликнул Танги. — Как ты думаешь, Красный брат здорово отлупил его?

— Еще бы! Он всыпал ему все удары, которые хотел бы влепить нам.

— Почему ты говоришь об этом с такой радостью, Фирмен? Ведь Пе больной мальчик…

— Ну и что? Он болен не по моей вине. Это доносчик, стукач. Он вечно лижет пятки братьям и при этом угодливо улыбается. Можно быть несчастным, но никто не смеет быть подхалимом.

Они дошли до перекрестка, на котором стоял столб с надписью: «До берега моря 300 метров».

— Это нам и нужно! — воскликнул Фирмен. — На дороге мы можем наскочить на патруль. Лучше провести ночь на берегу.

Стемнело. Под ярко сиявшей луной песок блестел, как старое золото; луна прочертила на море блестящую дорожку, как будто убегавшую в далекую, волшебную страну. На землю спустился покой. Все замерло в необычайной тишине, которую нарушал лишь равномерный рокот волн, разбивавшихся о прибрежные скалы. На берегу мерцали огоньки; чайки с криком улетали вдаль. С моря подул ветерок, и сосны вздохнули, качнув мохнатыми ветвями.

Друзья молча шли по песку. Танги хотелось опуститься на колени и поцеловать мокрую полоску, оставленную морем у его ног. Он был так взволнован, что слышал, как бьется его сердце. Фирмен тоже был взволнован. Он шел, устремив вдаль задумчивый взгляд. Грудь его распрямилась. Мальчики посмотрели друг на друга и улыбнулись. Танги взял Фирмена за руку:

— Красиво, правда?

— Очень.

— Вот что такое свобода: когда ты можешь смотреть на море.

Они снова замолчали. Фирмен сделал знак, чтобы Танги следовал за ним. Они стали карабкаться на скалы, которые круто обрывались в воду. Затем остановились возле пещеры. В ней валялись пустые бутылки и обрывки газет. Друзья уселись на землю и поели хлеба с сардинами. Под ними серебряные волны налетали на темную гору. Две могущественные силы сошлись в гордом поединке. Над ними мерцали звезды. Вокруг дремала затихшая земля.

Они долго не могли заснуть. Танги рассказал Фирмену о своем детстве. Он говорил о матери; обо всем, во что он верил: о мире, счастье, домашнем очаге, товарищах, собаках. Фирмен молча слушал его. Наконец он спросил:

— Ты думаешь, что твоя мать жива?

— Да.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что там, куда она поехала, ей ничего не грозило.

— Что ты будешь делать, если ее найдешь?

Танги задумался. Потом сказал, пожав плечами:

— Не знаю… Я много пережил, понимаешь?

— Понимаю. Меня мать очень любила… Она была женщина простая, но настоящая мать. Только мать!.. Она восхищалась мной. Никогда ни о чем не расспрашивала. Она была очень простая, очень забитая женщина, понимаешь?

— Да.

— Одевалась всегда в черное, никогда не красилась; она жила только для нас. Отец, когда напивался, бил ее. Раз я схватил железный прут и пригрозил ему. Мать закричала: «Фирмен, не вздумай его убить! Ведь ты не станешь убийцей? Нет, нет, не трогай его! Он такой несчастный!» Моя мать была святая, настоящая святая. Она жила только для нас. Она умерла в больнице от рака. Вот ее последние слова: «Фирмен, будь добрым с отцом! Он так одинок!..»

Фирмен замолчал. Он рассматривал свои руки, словно еще видел на них пятна крови убитого отца. Затем он заговорил очень тихим и каким-то глухим голосом: