Мишель Кастильо - Танги

Танги протянул билет контролеру и вышел на широкий двор, забитый автомобилями. Никогда он не видел такого множества машин. Светящиеся рекламы, яркие фонари, красные лампы табачных магазинов ослепили его. Он остановился. Ему было страшно. Он знал, что надо взять себя в руки и выйти за решетчатые ворота. Но не двигался с места. Он потерял надежду, что отец встретит его. Последние пассажиры выходили вместе с родственниками или друзьями. Вокруг него люди обнимались. Танги спрашивал себя, куда ему идти. У него было триста франков в кармане. Можно ли пообедать на триста франков? Но он подумал, что уже поздно обедать.

— Вы кого-нибудь ждете? — обратился к нему высокий облысевший господин, наклонившись и скривив лицо.

— Господин Легран?

— Да.

Танги с удивлением посмотрел на него. Тот понял значение его взгляда и сказал:

— Нет, я не ваш отец. Ваш отец сейчас придет. Он ждал вас на перроне. Должно быть, он вас пропустил. Поставьте чемодан на землю. Он сейчас будет здесь. Вы хорошо доехали?

— Да. Благодарю вас.

Танги ждал. Сердце его отчаянно колотилось, и он боялся, что потеряет сознание: «Только бы не сейчас… Сейчас было бы так некстати!..» Он пристально смотрел на выход с перрона. Ему казалось, что это совсем как в романе: отец и сын ищут друг друга на вокзале, словно чужие. Затем решил, что вся его жизнь — настоящий роман, роман, на котором даже Жюль Верн не решился бы поставить свою подпись.

— Вот и он!

К ним подходил человек лет сорока пяти или пятидесяти. В его поредевших волосах проступала седина. На нем было темно-серое пальто, и шел он немного сгорбившись. Смуглое, как у испанца, лицо, короткий прямой нос и мясистые губы. Но прежде всего обращали на себя внимание очень большие черные, немного влажные глаза, блестевшие, как вороново крыло на солнце. Крупные, неловкие руки напоминали руки рабочего.

Танги с волнением смотрел, как он приближается. Вдруг отец показался ему старым. В памяти Танги лицо отца бессознательно запечатлелось таким, каким он знал его в детстве: в те далекие дни, когда отец приезжал к его матери в Виши, пятнадцать лет назад. Но с тех пор прошли годы, и отец постарел. Танги это огорчило.

— Это ты?

Голос был резкий, неприятный. Танги еще раз убедился, что отец ему не рад.

— Да.

— Так. Ну что ж, пойдем куда-нибудь, нам надо поговорить. Чемодан ты оставишь в машине. Что у тебя в нем?

— Немного грязного белья.

— Грязного?

— Да… я…

Они сели втроем в черный автомобиль. Отец Танги нервно бренчал связкой ключей.

— Мне все же хотелось бы знать, что побудило тебя приехать сюда. Я прекрасно понимаю, что ты решил: «У меня есть отец… Я хочу повидаться с ним». Но почему именно сейчас?

Танги попытался объяснить отцу свои побуждения. Тот хотел все знать. Больше всего он расспрашивал Танги о матери: почему они расстались? Танги решил ничего не рассказывать о ней или говорить как можно меньше. К тому же он действительно ничего не знал… Отец настаивал. Танги выпутывался как мог. Он устал говорить. Он чувствовал, что отец его полон презрения и враждебности. Этот человек еле разговаривал с ним, еле протянул ему руку.

Он привез Танги на Монпарнас, где они уселись на террасе «Ротонды» все с тем же человеком, который заговорил с Танги на вокзале. Танги заказал стакан вина. Пока он пил, ему пришлось выдержать новый допрос. В глубине кафе оркестр играл «Голубой Дунай», а отец продолжал бренчать ключами. Эти звуки раздражали Танги. Он отдал бы все на свете, лишь бы они наконец прекратились. Он опустил глаза и отвечал как мог. На лице у отца застыла фальшиво-непринужденная улыбка. В кафе какая-то женщина в сильно декольтированном платье пела: «…и сыпались со всех сторон». Танги старался понять, что же сыпалось со всех сторон. Наконец он догадался, что речь шла о поцелуях.

— И у тебя нет никаких документов?

— Нет.

Отец Танги повернулся к их спутнику, как будто призывая его в свидетели: «Ну, что я говорил?» Затем оглядел Танги с бесконечным презрением:

— Больше всего ты похож на бродягу, на chorizo [19] Воришка (исп. арго) . .

Танги покраснел. Он мог бы ответить отцу, что, когда человек проведет целую неделю почти не евши, в тревоге и одиночестве, у него, естественно, не блестящий вид. Он мог бы сказать ему, что от отца зависело, чтобы сын приехал к нему прилично одетым и с необходимыми документами. Он мог бы еще сказать, что есть люди плохо одетые, с изможденными лицами, но гораздо более честные, чем многие обладатели толстых животов и портфелей, набитых всевозможными справками. Ибо эти справки, как и еду, можно купить за деньги, а честь не продается и не покупается. Но разве мог его понять этот человек, смотревший на сына с явной антипатией? Танги было тошно. Он изнемогал от усталости и почувствовал облегчение, когда отец заявил, что отвезет его в гостиницу и зайдет за ним завтра, часов в одиннадцать.

Наутро отец пришел точно в указанное время. Изящный черный костюм в белую полоску делал его более стройным. Он был свежевыбрит и казался менее натянутым. Танги нашел, что он красив.

Отец снова повел Танги в «Ротонду», но на этот раз внутрь, а не на террасу. Оркестр не играл в этот час. В уголке сидели двое влюбленных и беспрерывно целовались. Танги любил влюбленных и чувствовал себя счастливым, думая, что они счастливы. Однако он прислушивался к тому, что говорил отец. А тот вытащил целую пачку бумаг и пытался доказать Танги, что во всех его несчастьях повинна только мать. Танги старался отвлечься. Он находил поведение этого человека совершенно недостойным и говорил себе, что испанец никогда бы так не поступил. И мысли его устремились к Испании…

— Я не хочу дурно говорить о твоей матери… Но не хочу также, чтобы ты думал, будто я чудовище. Я потому не отвечал на твои письма, что считал их написанными по указке твоей матери. Когда ты был еще маленьким и мы решили разойтись, я хотел взять тебя к себе. Она отказалась тебя отдать… Тогда я заявил ей, что никогда больше не желаю о тебе слышать. К тому же… я думал, что ты стал каким-то рабочим или чем-то в этом роде… Но у тебя интеллигентный вид.

Танги еле сдержал улыбку. Интересно, что стал бы делать с ним этот человек, если б он оказался кривым, кретином или шалопаем? Затем он решил, что, в конце концов, естественно, если образованному человеку хочется, чтобы у него был интеллигентный сын.

— Я хочу дать тебе возможность стать на ноги, «to give you a chance», как говорят англичане. Я попытаюсь тебе помочь. Но как, еще не знаю. Денег у меня не много, и даются они мне нелегко, но я что-нибудь сделаю для тебя…

Танги думал о другом. Он почти не слушал, что говорит отец. Время от времени он отвечал ему «да». Отец снова принялся говорить о матери. И вдруг Танги почувствовал, что краснеет. Ему стало стыдно. Стыдно за человека, сидевшего перед ним и, казалось, утратившего способность краснеть. Танги был удивлен. Отец сказал: