Мишель Кастильо - Танги

Норбер любил Танги. Он понял его с первого взгляда, но не хотел, чтобы создалось впечатление, будто он вмешивается в дела брата. Однако он очень сердечно встречал племянника. Он уважал Танги и если не всегда понимал его, то предоставлял ему идти своим путем. Он познал страсть к игре и риску и пострадал от нее. Вот почему, быть может, он наблюдал теперь за Танги, как когда-то наблюдал бы за кровным скакуном. Ему хотелось знать, чего достигнет этот юноша, с которым жизнь обошлась так сурово, нарушив все «правила игры». Он не мешал ему поступать по-своему, но решил, если понадобится, прийти ему на помощь, чего бы это ни стоило, и ничего не просить взамен.

Его жена Нита, высокая, стройная женщина с изящной походкой, светлыми волосами, слегка вздернутым носом и синими глазами, ясными, как море в летний день, была само обаяние — оно сквозило в ее улыбке, в каждом движении, как отблеск далекой, овеянной туманами северной страны, где она родилась. Она говорила по-французски с легким певучим акцентом.

Она знала Танги, когда ему было всего пять лет, и сразу же предложила взять ребенка к себе, со свойственной ей интуицией угадав, во что превратится жизнь этого мальчика, родителей которого разделяла непримиримая ненависть. Никто не стал ее слушать, родственники всегда относились к ней как к «иностранке», к чужой. Семья мужа так и не признала ее. Нита видела, что «они» ее не любят, но, ничуть не нуждаясь в их любви, спокойно шла своим путем: в душе она была к ним совершенно равнодушна.

Танги любил дядю и тетку. У них, конечно, были свои предрассудки, но они умели о них забывать. Он любил их просторный, светлый, солнечный дом; ему нравилось приходить к ним и сидеть, не замечая, как текут часы. Жизненные невзгоды тесно сблизили мужа и жену, и Танги видел, что они глубоко любят друг друга. Здесь он находил благополучие, построенное не на «стильной» мебели, а на истинной любви, и отдыхал душой. Вот почему он часто бывал у них. Они пытались убедить Танги, что, несмотря ни на что, отец его любит…

Однако совместная жизнь с отцом становилась для Танги все тягостней. Из-за всякого пустяка разыгрывались сцены. С нарочитой бестактностью и чудовищной жестокостью этот человек старался осквернить все, что было у Танги самого святого, — его воспоминания. Однажды по самому ничтожному поводу вспыхнула ссора, вскоре перешедшая всякие границы.

Норбер в давние времена принял участие в девочке из бедной семьи; ее мать тяжело заболела, а у маленькой Моники были слабые легкие. Он приютил девочку у себя, вылечил ее и дал ей возможность два года учиться, живя в его семье. Благодаря Норберу ей удалось затем устроиться секретарем в издательство. Она сохранила горячую благодарность к своему покровителю, а он очень привязался к своей подопечной. Как-то ой познакомил Монику с Танги, а тот имел неосторожность рассказать об этом отцу.

— Что за дурацкая идея! — воскликнул отец. — Встречаться с какой-то горняшкой!

— Во-первых, она совсем не горничная, — возразил Танги. — Во-вторых, я буду встречаться, с кем захочу. И, в-третьих, она гораздо достойнее многих людей нашего круга.

— Нет, как вам нравится этот бездельник! Он смеет спорить с отцом!.. Если б не я, он подох бы с голоду. Никто не заставлял меня идти за ним на вокзал, но я пошел. Привел его к себе в дом. Сделал из него «джентльмена». И вот вам результат!

— Альбер, успокойся, — вмешалась жена. — Откуда мальчику знать … Он прожил всю жизнь с ужасными людьми… Нельзя забывать-, что он постоянно общался с рабочими, даже с ворами… Пойми, ему нужно время… Он еще выровняется.

Танги встал. Он был бледен. Сердце у него так колотилось, что, казалось, сейчас разорвется. Он против воли начал кричать. В первый раз по приезде он решил высказать им все, что лежало у него на сердце.

Неужели они считают себя выше и лучше тех рабочих, которых он знал? Ну уж нет! Они не достойны даже развязать им башмаки на ногах. И этот человек, который донес на собственную жену, который хвастается тем, что поправил свои дела благодаря влиятельной любовнице, который бежал при первых пушечных выстрелах, смеет сравнивать себя с этими людьми — настоящими людьми! Как он, никогда не выполнявший своего отцовского долга, решится посмотреть в глаза таким людям, как отец Пардо или Себастьяна? Как смеет оскорблять людей, во сто раз достойнее его, добрее и мужественнее?

— Ты только взгляни на себя! — кричал Танги. — Взгляни, кем ты стал с твоей стильной мебелью и знатной женой! Чего ты добился? Того, что твой сын оскорбляет тебя и в глаза называет трусом? Трусом самой низкой породы: из тех, кто плетет закулисные интриги, у кого нет даже мужества отвечать за свои поступки!.. Ты надеялся, что мы умерли, лежим в могиле и ты никогда о нас не услышишь. Но ты просчитался! Сходить во Второй отдел и донести на жену и сына недостаточно, чтобы отделаться от стыда. Этот стыд будет повсюду преследовать тебя — тебя и твоих сообщников: тех, кто подписывал ордера на арест, кто посылал людей на смерть, а в день освобождения нацепил на рукав повязку «Борцов Сопротивления»… Ты никого не обманул. Тебе сохранили жизнь, потому что она стала для тебя хуже смерти. Я презираю тебя. Я тебя презираю! Все люди, встреченные мной на жизненном пути, были достойнее тебя, потому что каждый из них был больше человеком. Никогда у тебя не было смелости отвечать за свои поступки и никогда не будет… Хочешь знать, кто ты? Ты даже не дерьмо в шелковом чулке, а шелковый чулок в куче дерьма. И теперь уже поздно, ты никогда не избавишься от этой мерзости. Она тебя засосет. Ты захлебнешься в собственной подлости… И даже рука сына не закроет твои большие ненасытные глаза! У меня нет ненависти к тебе. Ты постоянно твердишь, что я тебя ненавижу; по за что мне тебя ненавидеть? Благодаря собственным страданиям и людям, познавшим страдания, я выбрался из этой пакости. Этим я обязан тебе, и я тебе почти благодарен. Такие люди, как ты, не могут быть отцами. Недостаточно произвести на свет сына, чтобы стать отцом. Быть отцом гораздо труднее. Быть сыном тоже трудно… А ты, ты просто ничто. Ты мне жалок… Бесконечно жалок.

По лицу Танги катился пот. Он замолчал. Губы его сжались от отвращения, он был бледен как мертвец. Отцу несколько раз краска бросалась в лицо. Он вскочил и принялся яростно колотить сына кулаками.

— Мерзавец! Сволочь! Я сделал из тебя порядочного человека, взял тебя в свой дом! Но теперь хватит. Пошел вон! Вон отсюда! Ступай к таким же, как ты! Ступай к своей Себастьяне, к своим рабочим!.. Я так и знал, так и знал! У тебя это в крови! Ты красный… Красная сволочь!

Отец ударил Танги кулаком в ухо. Танги упал в сильнейшем нервном припадке, каких с ним еще никогда не случалось. Когда он пришел в себя, отец стоял над ним, ломая руки. Служанка прикладывала ему ко лбу смоченное в уксусе полотенце. Танги шатаясь встал на ноги. Не говоря ни слова, он подошел к шкафу, вынул свои вещи и вышел из дому. Все смотрели на него в полном молчании.