Мишель Кастильо - Танги

— Вдобавок я даже не уверен, что ты мой сын…

От этих слов несло ложью. Ложью, выдуманной, чтобы оскорбить. Но Танги оставался равнодушным. Он краснел лишь за этого человека, который может говорить подобные вещи, не сгорая со стыда. Потом Танги подумал, что в нем говорит не злоба, а трусость. Во всех его движениях сквозила трусость. Танги понял это с первого взгляда. Отец не смотрел людям в глаза, его руки были вялы и безвольны, рассуждения педантичны, а манеры деланно-покровительственны. Он был жалок Танги.

Танги позавтракал на Авеню Георга V, в ресторане с самообслуживанием. Он был доволен, что остался один, один в Париже. Быстро поев, он вышел на улицу и дошел до Кур-ля-Рен. Он обошел площадь Согласия, любуясь ее пропорциями, и побрел вдоль Елисейских полей. Листья желтели; робкие лучи солнца пробивались сквозь дымку, затянувшую небо, и согревали сердце. Танги улыбнулся. Он подумал о Себастьяне: если б она могла увидеть его в Париже, на Елисейских полях!

В три часа он вошел в Колизей и спустился в нижний зал, где отец ему снова назначил свидание. Отец опаздывал. Танги заказал себе кофе. Теперь он чувствовал себя лучше. Здесь обстановка была приятнее. Оркестр играл под сурдинку. Танги решил как-нибудь еще побывать в Колизее.

Отец пришел и снова завел разговор о матери. Танги его не слушал. Он чувствовал себя хорошо и не хотел расстраиваться. Разглядывая отца, он пытался дать себе отчет, какие чувства будит в нем слово «отец». Но это слово оставляло его совершенно равнодушным.

— Теперь… Я хотел тебе сказать…

Отец был явно смущен. Танги стало любопытно: почему? Он ждал. Наконец отец признался, что женат во второй раз. Его жена очень приятная женщина, у нее двое взрослых детей, и теперь он счастлив в семейной жизни… Танги это нисколько не задело. Ему было только досадно, что он незнаком со своей мачехой. Тут отец еще более церемонным тоном заявил, что ему надоело таскаться по ресторанам и он хочет привести Танги к чаю домой.

«Я буду пить чай… у себя дома», — подумал Танги. Но он нашел свою шутку неудачной.

Прежде чем идти «домой», Танги пришлось побывать у парикмахера и в бельевом магазине. Тут он неожиданно увидел, что обращение его отца резко изменилось. Казалось, ему доставляло удовольствие заботиться о сыне и покупать ему вещи. Он следил, чтобы Танги постригли как следует, и даже сказал, что у них одинаковые волосы — это сразу бросается в глаза… Тогда Танги понял, что где-то глубоко в сознании отца запало воспоминание о далеком сыне, который иногда присылал ему тревожные письма. И это его тронуло. Танги захотелось обнять этого человека и сказать ему, что он его любит; что не один отец виноват во всем… Все это было чудовищным недоразумением, которое следует забыть: ведь была война, оккупация, все рушилось кругом… Нет, он не единственный виновник; быть может, даже не главный виновник. Впрочем, Танги и не сердился на него. Он ни на кого не сердился. Он только устал и хотел отдохнуть, залечить свои раны и начать наконец жить…

Войдя в квартиру отца, Танги был ослеплен роскошной обстановкой гостиной. Ему никогда не доводилось видеть ничего подобного даже в кино. Он скромно уселся в кресло, чувствуя себя очень неловко. Отец оставил его одного и ушел за мачехой. Танги ждал.

Дверь отворилась, и вошла мачеха — высокая стройная дама с изящными манерами, очень элегантно и очень просто одетая. У нее были красивые зеленые глаза и белокурые волосы. Она взяла Танги за руки и, пробормотав несколько слов, заплакала. Танги недоумевал: о чем она плачет? Она сказала, что будет ласкова с ним и постарается его полюбить. Затем она вытерла глаза и объяснила ему, что в гостиной у нее только «старинная» и «стильная» мебель.

Оба чувствовали себя немного неловко. Наконец вернулся отец, Танги вздохнул с облегчением. Отец предложил ему принять ванну. Танги с радостью согласился. Когда он вышел из ванны, он чувствовал себя менее напряженным, почти воскресшим. Отец улыбнулся ему, и они уселись втроем пить чай перед камином. Тревога, сжимавшая Танги горло всю дорогу от Сан-Себастьяна, теперь прошла. Он ни о чем не думал. Мачеха представила ему горничную Мари. У молодой эльзаски был теплый, сочувственный взгляд. Она расплакалась сильнее всех других членов семьи и всхлипывала весь вечер. Танги познакомился и с дочерью своей мачехи, Жанеттой. Ей было лет тридцать. Он нашел, что она красива и очень любезна. Незадолго перед тем она овдовела, и Танги ее пожалел. Она подарила Танги пальто своего покойного мужа и пачку сигарет, сказав, что ее муж был с ним почти одного роста. Танги улыбнулся, растроганный, и подумал, что ей, верно, было нелегко сделать ему этот подарок. Ему хотелось бы иметь такую взрослую сестру, как она…

В квартире отца не оказалось лишней кровати, и было решено, что Танги поселится в ближней гостинице, а питаться будет с родными. Вечером Танги пошел пройтись с отцом и его глупой, постоянно скулившей собакой. Собака сразу невзлюбила Танги, и он платил ей тем же. Первый раз с приезда сына отец мирно болтал с ним о том о сем; они вспоминали Испанию, Гренаду, закаты солнца над Сьеррой Невадой… Ложась спать, Танги был счастлив.

В последовавшие дни отношения между отцом и сыном становились все менее натянутыми. У них даже бывали минуты настоящей близости, когда они часами беседовали в гостиной. Сидя в углу у камина, они вспоминали Испанию.

В отце Танги странным образом смешались черты истого буржуа с чертами простолюдина. С одной стороны, он считал себя рационалистом, верным учеником Декарта. Он утверждал, что может вскрыть причины всех событий, и определял их с забавной точностью. Но в то же время он был способен понять и оценить скрытую поэзию, свойственную вещам и людям. Он любил природу. По воскресеньям он отправлялся с сыном на машине за город, в лес, куда-нибудь в окрестности Парижа; они бродили вместе по сухим листьям, вдыхали ароматы влажной земли. Отец «принюхивался». Он приходил в восторг от окраски деревьев, останавливался полюбоваться деревенским домиком под старой черепичной крышей, обвитой плющом. Он любил зайти в местный кабачок и завести разговор со старожилом о погоде, об охоте или рыбной ловле… С каждым он умел найти верный тон. Но Танги никак не мог понять другой стороны его натуры. Отец придавал значение лишь всему показному, ценил только денежную удачу, презирал бедняков и считал, что сам принадлежит к особому миру.

Эта двойственность сказывалась и на их отношениях. Танги чувствовал, что они начинают привязываться друг к другу. Но что-то их разъединяло даже в минуты близости. Это «что-то» Танги никак не удавалось определить. Быть может, то было их прошлое.