Лариса Исарова - Война с аксиомой 

А я вдруг вспоминала, что и Анна Ивановна, моя любимая «врагиня», интересовалась во внеклассной работе лишь тем, что имело отношение к ее математике. И как-то равнодушно относилась и к школьному хору, в котором обязаны были принимать участие все старшие классы, и к стенгазете, и к читательским конференциям…

Я посмотрела на Татьяну Николаевну. И вдруг она улыбнулась и подмигнула мне лихо, как мальчишка.

После этого разговора я повела свой класс срочно в театр, в ТЮЗ, на «Недоросля».

Места мы достали на самом верху. Спектакль этот я видела несколько раз, и особого интереса у меня он не вызвал. Зато мои восемнадцать учеников сидели как завороженные.

В первом же антракте оказалось, что в театре они бывали редко, увлекаясь кинокартинами и телевизионными передачами. И хотя содержание им было знакомо, хотя те, кто обладали хорошей памятью, могли даже предугадывать отдельные реплики, интерес их не угасал до самого конца. И всю дорогу домой они трещали в трамвае, вспоминая новые и новые подробности спектакля.

— А что, если пригласить актеров к нам в класс, на обсуждение? — спросила я.

— Да разве они поедут?

— И без нас дел у них хватает…

Может быть, именно этот скепсис заставил меня на другой день поехать в театр и найти комсорга. Я честно рассказала все обстоятельства нашего дела, только чуть-чуть «спекульнув» на специфике нашего района: школа новая, собраны трудные ученики со всего района, класс у меня буйный, на доброе отношение взрослых не надеются, а спектакль им отчаянно понравился…

И через два дня я сказала ребятам:

— Сегодня после пятого урока не расходитесь. К вам приедут актеры из ТЮЗа, которые играли в спектакле «Недоросль».

Гамма самых неожиданных выражений на их лицах доставила мне истинное удовольствие.

На перемене мои дети понеслись в туалеты наводить красоту. Шафаренко почти похудел от усердия. Он лично, с двумя доверенными, молниеносно помыл пол (девчонок не допустил: «Да разве они сумеют, девчонки!»), классную доску (правда, надраивали ее девочки). И когда через полчаса, встретив актеров, я привела их в наш класс, оказалось, что Шафаренко достал явно из-под земли три вполне приличных кресла. На столе же красовался огромный букет астр, только не в вазе, а в ведре.

Если говорить честно, обсуждения спектакля не получилось. Ребята отмалчивались и восторженно разглядывали актеров. Правда, молодые актеры весело и непринужденно вспоминали свои детские похождения. Рассказали, как через самодеятельность пришли в театр. И на прощание посоветовали ребятам самим поставить какую-нибудь пьесу.

В результате я получила нагоняй от Марии Семеновны:

— Что за партизанщина! Почему ты только о своем драгоценном классе думаешь? Можно было провести мероприятие для всей школы!

Я неделю сидела в библиотеке, подбирая пьесу для постановки, пока не нашла «Юность отцов» Горбатова. И даже не подозревала, что благодаря этой пьесе я завоюю любовь, уважение, а потом и ненависть Кости Шафаренко.

Этот мальчик доставил мне больше всего переживаний за все годы работы в школе. Вероятно, потому, что к нему я всерьез привязалась. Я даже втайне восхищалась им. Испытывала благодарность. Не знаю, как бы я справилась без него тогда с многочисленными обязанностями классного руководителя.

С первого урока меня поразило его лицо — сухое, жесткое, даже желчное. И очень холодные, прозрачные глаза. Одет он бывал в застиранные, но выглаженные рубашки и в мешковатые штаны цвета «смерть прачкам».

Когда Шафаренко сидел, он часто проводил рукой по волосам — вьющимся, золотисто-рыжим — и казался по жестам, мимике взрослым парнем. И я удивилась, когда впервые увидела его во весь рост на перемене: невысокий мальчик, тонкий, слабосильный. Но с ним все обращались опасливо, как с бомбой замедленного действия.

Очевидно, ему польстило, когда я предложила избрать его старостой, когда стала с ним советоваться, поручала организовывать воскресники, походы. И класс наш являлся почти всегда в полном составе.

Я никак не могла понять, на чем основан его непререкаемый авторитет. В нашем классе были второгодники, здоровые и крепкие ребята, а у него бездействовали пальцы правой руки — в детстве перерезал сухожилие. Отдавал он свои распоряжения тихим голосом, был немногословен. Никогда ничего не повторял дважды, и ни разу не было случая, чтобы его приказ не выполнили.

Правда, друзей у него не было. Даже на парте он сидел один и каждую свободную минуту читал приключенческие книги.

Когда мы собрались на читку пьесы «Юность отцов», Костя Шафаренко преобразился. Нет, он не просил роли, он только сверлил меня глазами, и я наконец сказала из вежливости:

— Может, хочешь попробовать?

Он дернул плечом, взял пьесу и стал читать. Бесцветно и скучно. Мне даже обидно стало.

На секунду я размечталась, как открою в нем настоящий драматический талант, как приобщу его к искусству…

Потом он положил пьесу мне на стол и ушел в свой угол. И при распределении ролей, конечно, роли ему не досталось. Но он продолжал ходить на репетиции и высиживал их до конца. Ни во что не вмешиваясь. Только жег наших актеров глазами.

Таланты что-то не находились. Очевидно, я была очень неважным режиссером. Истинного удовольствия у меня эта затея не вызывала, а времени отнимала массу. Но вот однажды, когда Валя Барышенская, наша гимнастка, игравшая мадам Обломок, расплакалась — настолько у нее ничего не получалось, — вмешался Шафаренко:

— Давайте я сыграю!

Мы опешили. Он этим воспользовался, вышел к доске и так изумительно показал манерную, жалкую и прелестную старушонку, что я только рот раскрыла. И вот тут-то оказалось, что Костя не столько актер, сколько режиссер. Его молчаливые дежурства на репетициях не прошли даром. Он знал всю пьесу наизусть, ясно представлял, как надо играть каждую роль. Его подсказки, предложения оказывались на редкость точными, убедительными, и когда он однажды изобразил перед Зайкой Лезгиной — исполнительницей роли Наташи, как ей надо прощаться с любимым, она даже не огрызнулась. Хотя обычно любые советы воспринимала в штыки.

Репетиции и сблизили меня с Шафаренко. Мы стали вместе возвращаться из школы, спорить. Он бегал в библиотеки, искал статьи о постановке этой пьесы в театре Ленинского комсомола в Москве. Он следил, чтобы все выучили роли. Когда у него появлялась новая режиссерская идея, он приезжал ко мне домой и в неурочное время. И до чего же они бывали интересные, эти идеи, оригинальные, своеобразные! Как мастерски он решал мизансцену каждой картины!

Чтобы изобразить обстановку богатого помещичьего дома, который охраняет мадам Обломок, он притащил откуда-то два старых стула с гнутыми спинками, позолотил их, и наши актеры почувствовали себя среди настоящих декораций.