Юлия Шифрина - Я — хорошая девочка

— Спрячь, мама! Свекровь просила. У вас ведь не будут искать. Это ненадолго…

— Что ненадолго? — Соня гневно сверкает глазами. — Ты ждешь белых бандитов, черносотенных казаков? Дура несчастная! Морду тебе побить! Живешь и ничего не понимаешь.

Лея стоит красная, и губы ее дрожат.

— Это не ты шила брюки по десять копеек за пару? Не ты ела за этим столом перловую кашу с селедкой? Я тебе дам ненадолго!

Соня вырывает у мамы узелок.

— Забирай свое барахло, и чтоб я тебя здесь не видела.

— Ша, дети. Не время спорить.

Теперь мама каждый день ждет Абрама. На улице она всматривается в чужие лица, выбегает на каждый стук, тревожно прислушивается ночами.

Соня ее успокаивает:

— Он скоро будет здесь. Богатые ведь не хотят отдавать то, что они захватили. У Деревянко хлеба хватит на тысячи людей.

— Ты, Соня, говоришь что-то несуразное. Как это отдавать? Это же ихнее. Кто же имеет право заставить их отдавать? Ты хочешь сказать, что Абрамчик занимается такими делами?

Соня смеется. Мама сердится.

— Я так думаю: убрал царя, ну и езжай себе домой. Так нет. Ему еще чего-то надо.

— Ведь не один Абрам убрал царя. Все рабочие люди. Как тебе объяснить, мамочка? Ну, вот мельница — чья? Иоффе. Он же ее добром не отдаст. А сам-то он на ней муку не мелет? Делают рабочие. Кто же там больше хозяин — тот, кто работает, или тот, кто смотрит и деньги в карман кладет? Он там сроду и не был.

— Так что, теперь Иоффе сам будет муку молоть? Или ты думаешь, он подарит мельницу Абраму?.. И вообще — при чем тут Абрам? Где же он сейчас? Зачем Абрамчику мельница? — спрашивает мама.

— Он служит в Красной гвардии. Защищает свободу. Буржуи пошли на нас войной. Враги лезут со всех сторон.

— Какие у Абрама враги? Он пальцем никогда чужого не тронет. Я ли не знаю своего сыночка!

Соня целует маму. Мама недовольно ее отстраняет и погружается в думы.

Я знаю ее думы. Иногда они прорываются горестным шепотом:

— С такой золотой головой все можно было. Я знаю! Раввином, дантистом, даже провизором. Так нет! Он пошел в слесари. <���дефект печатного текста> По мануфактурной части. А то в слесарях <���дефект печатного текста> можно было поделать? Он всегда был <���дефект печатного текста> не поладил с царем. Гордон <���дефект печатного текста> поладил, реб Фроим поладил — <���дефект печатного текста> ладили, а Абрам — нет. Где он <���дефект печатного текста> он так ему не понравился? А теперь <���дефект печатного текста> и в какие дела ввязался опять? Никогда в родне не было таких детей. [3] Ввиду дефекта страницы отсканированной книги абзац восстановлен частично и предположительно. — Прим. книгодела .

И мама долго качает головой. Я тоже часто думаю о приезде Абрама. Как будем его встречать? Что он скажет маме, мне, Соне? Что сделает мама? Абрам наденет кожаный пояс с револьвером и будет говорить на митинге, как Танькин отец — дядя Тимоха. Он теперь председатель комбеда, и нет мне житья от Таньки. Задается. Всех позову послушать Абрама. И Левко, и Таньку, и ненавистную хозяйку. Пусть увидит, какая я голодранка! И вот они слушают, а Абрам все говорит, говорит. Еще лучшие слова, чем Тимоха и, Николай Фирсов, муж Оксаны.

Абрам кончит говорить и подойдет прямо ко мне. Тогда — да!

Вот как это будет!

А на самом деле это получается иначе.

В кухню тихо входит человек в солдатской шинели. Он улыбается, смущенно снимает фуражку со стриженой головы. Несколько секунд они с мамой смотрят друг на друга, затем мама бежит к нему, кричит что-то непонятное и плачет. Обнимает и целует глаза, губы, щеки. Человек в шинели тоже плачет.

— Абрамчик, родной мой, вернулся! Я не чаяла дождаться! Где ты кудри девал? — Затем мама спохватывается, открывает дверь и кричит: — Соня, Янечка, дети! Абрам, Абрам приехал!

— Что же ты молчишь? — вбегает отец.

Я стою возле Абрама, смотрю преданными глазами на его закопченное лицо, вдыхаю запах его шинели и глотаю слезы.

Абрам снимает шинель. На ремне висит кобура револьвера. Мама опасливо присматривается, вздыхает и молчит. Затем она с упреком говорит:

— Если ты жив, так нельзя прислать открытку? Два-три слова… Вся душа изноется, пока вы явитесь. Что за дети пошли!

— Теперь, мамочка, будем писать открытки, и даже с видами.

Мы все сидим возле Абрама. Кто держит его руки, кто обнял за плечи.

— Дайте человеку помыться, покушать, — радостно распоряжается мама.

— Там, в мешке, кое-что привез. Возьми, мамочка. Солдатский паек, — говорит Абрам.

Сестры бегут посмотреть. Я припадаю к рукаву Абрама и сижу, стараясь не дышать.

— Абрам, у кого же ты теперь служишь? Раньше служили у царя и отечества, а теперь? — Отец усаживается поближе.

— Теперь вся власть перешла к рабочим. После октябрьского переворота уже в ряде городов установилась Советская власть.

Папа недоверчиво и испуганно смотрит на Абрама.

— Так-таки я не разобрал, у кого же ты теперь служишь? Понавыдумывали: белая, красная и еще чего-то. Кто же у тебя самый главный?

— Ленин. Самый главный, самый большой. И он тоже сидел в тюрьме за рабочий народ.

— Он что теперь — вместо царя?

— Нет. Живет очень просто, как мы. Умница! Свет таких не видал!

— А как он одевается? Тоже с лентами?

— Нет, отец. Кто видел, рассказывает, что даже пальто штопаное…

Отец пораженно качает головой.

— Так объясни мне: какой ему интерес?

— А вот представь себе: самый большой интерес ему, чтоб трудовому люду было хорошо. Ночами не спит, все работает.

— А, примером, сможет он сделать жизнь такой, как в мирное время?

— Лучше в сто раз. Мирное… — с горечью говорит Абрам.

— Дай человеку чаю выпить, — говорит мама. — Все идите к столу.

— Таких людей не бывает. Сказка про белого бычка, — бросает отец на ходу.

А в дом уже набиваются люди. Приходит кузнец Меер и хватает Абрама в объятия. За ним приходит Тимоха, Оксана, Кирилл.

Мне обидно смотреть, как целуется со всеми Абрам.

Проходят дни. Абрам — председатель ревкома.

— Это не такая хорошая должность, — говорит мама.

Мне тоже не нравится. На митингах почти не выступает. Прибегает домой обросший, с вытянутыми щеками и воспаленными глазами, говорит простуженно, сипло. Или почти не говорит — валится и засыпает.

Иногда на минутку приезжает на взмыленном коне днем и тогда уже не приходит ночевать.

Хотя Абрам ходит быстро, мама говорит: «Сбился с ног».

Отец не разрешает обращаться к Абраму с вопросами, гонит нас.

— Видите, человек делает свободу. Не так легко.

Иногда я подбегаю к Абраму, когда он лежит, но веки у него опущены.

Мы ходим в новую школу. Наша школа помещается уже в здании бывшей прогимназии. Раньше я только издали видела, как сюда входят девочки в белых фартучках с крылышками. Они казались мне не настоящими, из другого мира. А теперь здесь висит красное полотнище и двери настежь.