Аннет Хёйзинг - Как я нечаянно написала книгу

– Сурикатик, я тебя потерял.

Я просыпаюсь от папиного голоса. Чувствую его руки, обнимающие меня. От него пахнет пивом и духами. Мне не хочется совсем просыпаться. Он поднимает меня на руки, садится на край кровати. Я сижу у него на коленях, положив сонную голову ему на плечо. Он слегка покачивает меня из стороны в сторону. И ничего не говорит.

– Уложить тебя в постель? – спрашивает он немного погодя. Помогает мне снять жилетку, отцепляет белый бантик, снимает с меня через голову красное платье в горошек. Я, как маленькая, позволяю надеть на себя пижаму. Папа несет меня вниз по лестнице в мою комнату, укладывает под одеяло.

– Ах, девочка, как же ты похожа на маму, – успеваю услышать я и снова засыпаю.

Иногда я думаю: Лидвин вполне может управиться в саду и без меня, в одиночку. Когда я шла по дорожке к дому, она лопатой грузила в тачку гору деревянных обрезков. Хотела насыпать на тропинку новый слой. Но вдвоем удобнее. Да, в общем, и веселее. Я толкала тачку, а она лопатой кидала обрезки на тропинку. Потом мы вместе несколько раз прошлись по ней, хорошенько все утоптали. Шли гуськом, друг за дружкой, тропинка узкая, рядом не пройти.

– Здорово мы топаем, а? – сказала я.

Она невольно рассмеялась.

– Как по-твоему, я похожа на маму? – спросила я, когда мы закончили и пили чай.

Она посмотрела на меня.

– Все больше и больше. Очертания лица, глаза, волосы…

Я вдруг подумала, что еще ни разу не слышала от Лидвин про ее маму.

– А у тебя была мама? В смысле…

Она не дала мне закончить фразу.

– С технической точки зрения – конечно.

Пожалуй, тема не самая удачная. Но сразу переключиться на что-нибудь другое, по-моему, не менее странно.

– Она гордилась, когда вышла твоя первая книга?

– Все мои книги красовались у нее в шкафу, что верно, то верно, но сказала она только одно: «Молодец, что все это придумала».

– А когда тебя по телевизору показывали?

Мой папа лопнул бы от гордости.

– Тогда она позвонила мне на следующий день. И спросила, почему я не сходила в парикмахерскую. – Лидвин провела рукой по волосам. – А я, между прочим, как раз ходила в парикмахерскую. В хипповую такую, прямо перед тем, как ехать в студию. И явилась на съемку как огородное пугало. Одной девушке в студии пришлось поработать феном и щеткой и вылить на меня уйму лака.

– Значит, твоя мама…

– Ах, да что с нее возьмешь.

Я не знала, что сказать. К счастью, Лидвин сама заговорила:

– Как-то раз я зашла к вам в сад, хотела посоветоваться с твоим папой насчет моего ноутбука. Как сейчас вижу. – Она закрыла глаза. – Ты на голых коленках ползла по траве, а твоя мама, в цветастом платье, ползла следом, тоже на голых коленках. Она хватала тебя за пухленькие ножки, а ты смеялась. Некоторое время я стояла и смотрела, а вы даже не заметили меня. И я вернулась домой. Позднее попробовала все это записать, но не получилось.

Я взглянула на свои ноги. Пухленькими их уже не назовешь.

И тут я спросила себя, что хуже: противная покойная мама или милая покойная мама? Наверно, то и другое по-своему плохо.

Собственно говоря, я никогда не заходила в домик, где Лидвин писала. С того дня, когда впервые пошла в школу, ни разу там не бывала. Большей частью мы сидели на воздухе или у нее в гостиной. Но сегодня спрятались в домике от пробивного ливня.

Сперва я написала «от дождя», но потом услышала в «Журнале» выражение «пробивной ливень». Тучи мягкие и, по-моему, ничего пробить не могут, но как раз поэтому звучит красиво.

Лидвин, прислонясь к дверному косяку, смотрела наружу. Я разглядывала рядок романов в шкафу. Насчитала девятнадцать штук. К боковине шкафа кнопками пришпилены газетные вырезки. Свои вырезки я окантую, подумала я.

– Лидвин, ты когда-нибудь бывала на Книжном балу?

Она обернулась.

– Да, один раз, в девяносто третьем. Рита меня заставила, моя издательница. Чтобы продвинуть мою книгу. Это было на мой день рождения, мне исполнилось сорок.

– Здорово! – воскликнула я. – Что ты надела? – Жутко важный вопрос. Но она отнеслась к нему вполне серьезно.

– Костюм. Черный брючный костюм и яблочно-зеленую блузку. Рита позаботилась. Взяла напрокат, наверно, или где-то позаимствовала. Как бы то ни было, костюм пришелся впору, как на меня сшит. Еще она мне внушала, что надо надеть лодочки, но тут я отказалась. И хорошо, потому что и без каблуков толком не знала, как добраться до дома. Едва на ногах стояла. Слишком много шампанского.

Уж я-то все буду знать, когда попаду на Книжный бал. Надену мамино платье, красное, в белый горошек. И ярко-красные сапоги на высоком каблуке. Или ковбойские сапожки. И к тому времени разузнаю у Диркье, какая фирма выпускает нестираемую помаду. И еще воткну розу в волосы, которые зачешу наверх, с несколькими свободными прядками.

Смешно, только перечитав этот отрывок еще раз, я заметила, что исходила из того, что Диркье останется с нами навсегда – или по крайней мере очень надолго. Ведь до тех пор, когда я попаду на Книжный бал (если вообще попаду), пройдет еще лет пятнадцать. Значит, тогда мне будет двадцать восемь. Калле – двадцать пять. Папа и Диркье будут почти что пенсионерами. А Лидвин исполнится семьдесят пять, но писатели на пенсию вообще не уходят. О, по-моему, было бы здорово отправиться на Книжный бал вместе с Лидвин. Каждая выпустит по книге. А папа и Диркье будут гордо сидеть перед телевизором и смотреть на нас. И когда я вернусь домой, Диркье скажет: «Какая у тебя красивая прическа и как чудесно ты выглядишь!» И я заранее договорюсь с Диркье, что она и Лидвин тоже скажет: «Какая у тебя красивая прическа!»

В мятой голубой пижаме Лидвин сидела в садовом кресле, с Нероном на коленях. На ногах у нее были клетчатые мужские тапки. Глаза покраснели, а на столике валялись скомканные бумажные платки.

– Ты заболела? – спросила я. Было полчетвертого.

– Нерон умер. – Она погладила его, от ушек до белого кончика хвоста. – Вдруг, совсем неожиданно. – На меня она не смотрела. Руки были облеплены рыжими кошачьими шерстинками.

Я молчала. Что тут скажешь? Взяла табуретку, села рядом. Погладила Нерона по спинке. Он был холодный, и хвост свисал как-то странно. Лидвин тоже молчала. Цезаря нигде не видно.

– Заварить тебе чаю? – немного погодя спросила я.

Ответа не последовало.

Я нарвала в огороде листочков – шалфея, мяты и мелиссы. А когда вернулась с чайником и чашками, она так и сидела, ласково поглаживая Нерона.

Я налила полные чашки, но Лидвин к чаю не притронулась. По-моему, она могла бы просидеть так еще не один час.

– Где ты его похоронишь? – спросила я.

Она подняла голову.

– Да-да, надо его похоронить. Конечно. – Она взяла чашку, отпила глоток. – Надо похоронить Нерона. – Еще один глоток. – Подержи его, я пойду поищу коробку. – Она встала, положила Нерона мне на колени. Тяжелый. Я погладила его между ушек, но он уже не поднимал голову навстречу ласке.