Аннет Хёйзинг - Как я нечаянно написала книгу

Я спускаюсь еще на ступеньку-другую.

– Она еще не готова, – говорит папа.

– Чепуха. Ребенку почти пять лет. Это ты не готов, Хейн, а ей в самом деле пора в школу. Привыкай.

Я бегу вверх по лестнице, чувствую, как из глаз текут слезы. Школа… Почему тетя Адди говорит об этом? Я надеюсь, что папа забудет, проснется утром и не вспомнит ни одного слова. Я не хочу в школу, не хочу играть с другими детьми, не хочу. Хочу просто быть дома, с папой и Калле. Хочу, чтобы так было всегда.

Мне вдруг становится очень холодно. Я надеваю толстые носки и забираюсь в постель, с головой под одеяло. И плачу, пока не засыпаю.

За завтраком папа об этом не заговаривает. Я тоже. Когда в обед мы едим бутерброды, я совершенно уверена, что папа все забыл. Но после ужина, когда мы уложили Калле в постель, он говорит:

– Сурикатик, иди-ка сюда.

Я подхожу, стою рядом, смотрю на свои носки.

– Тебе почти пять лет, пора в школу.

Эти слова – как удар в живот.

– Вот увидишь, там весело.

Он обнимает меня, крепко-крепко. Значит, он хочет оставить меня при себе, тоже не хочет, чтобы я уходила. Папа наверняка что-нибудь придумает. Не отправит меня в школу, я уверена.

И все-таки отправляет.

Однажды утром за завтраком папа говорит, что мы идем в Парковую школу, познакомиться. И вручает мне подарок: рюкзачок с моим именем и ярко-желтую кружечку. Я стараюсь рассердиться, но не выходит. Сказать я ничего не могу, в горле стоит здоровенный комок. Я чищу зубы, причесываюсь, еще раз чищу зубы, очень медленно. На дворе лето, но я надеваю толстую кофту и длинные брюки. Папа окликает: пора идти. Калле уже сидит в прогулочной коляске. Только когда мы выходим на улицу, моя злость вырывается наружу.

– Не хочу я в школу! – Я начинаю реветь. Кричу: – Я еще не готова!

Папа хочет идти дальше, но я стою как вкопанная. Он гладит меня по спине. А я реву и не могу остановиться, реву так безудержно, что меня едва наизнанку не выворачивает. Слезы и сопли ручьем текут по щекам. Калле тоже принимается реветь. Папа садится на бордюр, сажает меня к себе на колени. Никакого толку.

– Хейн, что происходит? – вдруг слышу я.

Это Лидвин из дома напротив.

– Катинке пора в школу, а она не хочет, – объясняет папа.

– Я еще не готова! – кричу я Лидвин. – Я не хочу, не хочу!

От крика у меня болит горло. Калле заткнул уши пальцами.

– Так не годится. Идемте-ка со мной, – говорит Лидвин.

Калле мгновенно перестает реветь. Кричит:

– Идем, идем!

Мы идем по дорожке к ней в сад. Лидвин ведет папу и Калле на кухню, наливает папе кофе, а Калле дает печеньку.

Берет меня за руку.

– Пошли, я кое-что тебе покажу.

По узенькой тропинке мы проходим в голубой деревянный садовый домик.

Когда она открывает дверь, я вижу не велосипеды, а книги. На полу и на полках по стенам. Еще там стоит стол с компьютером и большое удобное кресло, а рядом – лампа. Посредине комнаты – круглая черная печка с корзиной, полной дров.

– Смотри, – говорит она, показывая на книги, – это мои друзья. Когда умеешь читать, никогда не бываешь один и участвуешь во всем. Поэтому тебе надо идти в школу. Чтобы научиться читать. И писать, конечно. Писать – это самое замечательное, что только может быть. В приготовительном классе ты будешь вырезать и клеить, без этого тоже не обойтись. Но когда перейдешь в третий класс, то к Рождеству уже сможешь читать, наверняка. Оглянуться не успеешь, как начнешь сама писать рассказики.

– А как же тогда папа и Калле? – При виде уймы книг я перестала реветь, но теперь из глаз опять хлынули слезы.

– А что может случиться с папой и Калле?

– Ну, когда я буду в школе, папа забудет дать Калле воды и печеньку, и поменять подгузник, и…

– Вот оно что, – говорит Лидвин, – тогда давай договоримся так: я буду заглядывать к твоему папе и следить, чтобы все было в порядке, согласна?

Я киваю и утираю лицо рукавом. Мы возвращаемся на кухню.

– Папа, можешь вести меня в школу, – говорю я и смотрю на Лидвин.

Она мне подмигивает.

«Папа в отчаянии» – так я написала сперва.

– Откуда ты знаешь, что папа в отчаянии, тебе ведь всего-то пять лет? – спросила Лидвин.

– Хм-м…

– Стало быть, этого ты не знаешь, ты не могла заглянуть ему в голову. Не знала, что чувствует твой папа. Это твоя нынешняя интерпретация. Что видела маленькая Катинка в ту минуту?

– Ну, что папа сел на бордюр.

– Вот именно, это и есть перспектива тогдашней Катинки.

«Перспектива», – записала я на айфон.

– Перспектива – это значит, чьими глазами ты описываешь то или иное событие. Попозже я все тебе расскажу про перспективу. Это понятие сложное, но для писателя чрезвычайно важное.

– Ты правда заходила тогда к моему папе?

– Только в тот день. Мы так долго разговаривали, что он забыл поменять Калле подгузник.

– Вы говорили обо мне?

– Нет, насчет тебя мы быстро пришли к согласию. Что все будет хорошо. – Она помолчала. – Мы долго говорили о том, что́ хуже: когда любимый человек уходит или когда любимый переселяется в иной мир. – Она кивнула на небо.

– И к какому выводу вы пришли? – спросила я. Я вдруг осознала, что, когда я только-только родилась, за спиной у Лидвин уже была целая жизнь.

– Что и то и другое по-своему плохо, – ответила она.

Они отправились в террариум зоопарка «Артис» – папа, Калле и Диркье. Калле обожает змей и крокодилов. Первый свой доклад он делал о гавиалах. Я тогда об этих животных вообще не слыхала.

Я с ними не пошла. Мне больше нравятся слоны и жирафы. А вдобавок хотелось поднапрячься и написать до пятницы этот отрывок, иначе я опять приду к Лидвин с пустыми руками.

Диркье очень расстроилась, что я не иду с ними.

– Скоро мы с тобой вдвоем прогуляемся по магазинам, – сказала она, ущипнув меня.

Я смотрела в окно гостиной, как они вышли на улицу втроем, Калле посередине. Слева седые волосы папы, справа кудряшки Диркье. Калле держал Диркье за руку. Я невольно вспомнила, что раньше, когда мы с ним выходили на улицу, Калле говорил: «Ручку, Тинка». Вот уж сколько лет я не слышу от него этих слов.

Я крепко зажмурилась и попробовала запечатлеть на сетчатке эту картину. Только с мамой вместо Диркье. Ее прямые темные волосы, распущенные по плечам. Что бы она надела? Платье и короткие сапожки, как Диркье? Пожалуй, в «Артис» она бы надела брюки. У меня есть фотография, где она стоит на улице такая уверенная, в подвернутых джинсах, в адидасовской курточке с полосками на рукавах, в кедах и в бейсболке, из-под которой высовывается ее хвост. Отпускная фотография, так я думаю.

Она вообще-то была намного ниже папы. Или нет? Не помню. Помню, что намного тоньше. Кстати, потоньше, чем Диркье.

Я прошла в папину спальню. Маминой фотографии на ночном столике больше нет. Я достала из шкафа свадебный альбом. На первой странице родители стояли друг против друга и папа надевал маме обручальное кольцо. Да, мама была почти на голову ниже папы.