Аннет Хёйзинг - Как я нечаянно написала книгу

Однажды я вернулась из школы домой, а подушки снова лежали на скамье. Возле книжного шкафа горой лежали игрушки, словно там опрокинули коробку. Папа торчал перед телевизором, смотрел «Доктора Фила» [8] Американское ток-шоу с доктором Филом Мак-Гроу, телесериал. , с бутылкой пива в руках и миской чипсов на скамье.

– Патриция ушла, – сказал он, когда я села рядом.

– Как ушла? – удивилась я. Он ведь явно не имел в виду, что она ушла в магазин.

– Просто ушла. Я проводил ее за калитку, – сообщил он.

– Проводил?

– Надоело мне.

Н-да, что восьмилетний ребенок может тут сказать отцу?

Через несколько дней я услыхала, как папа сказал Бобу, что Патриция хотела ребенка, а еще поехать в отпуск вдвоем с папой.

– Дети прежде всего, – сказал он Бобу. – До восемнадцати лет, а то и дольше. Нечего мне думать о подруге. Да еще и о ребенке. Боб, как ты считаешь?

Мне этот разговор, конечно, слышать не полагалось, но в таком случае незачем говорить так громко. Я еще хорошо помню, что очень обрадовалась. Примерно как Хайди, когда снимала горные ботинки и бегала босиком по альпийскому лугу.

– Наверно, надо написать о Патриции что-нибудь хорошее? – спросила я у Лидвин.

– А разве ты не пишешь?

– Ну да, что она с нами играла. Но я имею в виду: что-то по-настоящему хорошее. Ты же сама говоришь, что у персонажей всегда две стороны.

– Не каждого персонажа надо разрабатывать полностью. Пусть все так и остается, эта Патриция была просто жуткая привереда.

– А Диркье? Как тебе Диркье?

– Она куда лучше вам подходит, это и ежу понятно.

Диркье приезжает большей частью в пятницу, а вечером в воскресенье уезжает. Иногда приезжает и среди недели – пообедать или поужинать, когда рано заканчивает работу. К счастью, при нас они с папой воздерживаются от поцелуев и тому подобного. А я, когда прихожу домой, нарочно громко хлопаю задней дверью и еще из подсобки окликаю: «Приве-ет, я дома!» Чтобы они успели оторваться друг от друга.

Единственные вещи, какие она запарковала у нас, это горные ботинки и зубная щетка. И старый велик. Все прочее она таскает в громадной ярко-зеленой сумке из крокодиловой кожи. Поддельной, по-моему.

Мне кажется, она вовсе не собирается наводить тут порядок. Не убирает со скамьи подушки, не отсылает нас спать и обеды-ужины перед телевизором считает вполне нормальными.

Она любит живой контакт. Когда здоровается, непременно быстренько тебя обнимет, а когда проходишь мимо, всегда наградит легким шлепком. Наверно, потому, что она физиотерапевт и целыми днями разминает людские тела.

По-моему, все это немножко странно, в смысле: мы познакомились с ней совсем недавно, а я на скамье уже прижимаюсь к ней. Когда мы играем на айфонах в «WordFeud». Она мягкая. В ней как бы немного тонешь. Однажды я уснула, положив голову ей на плечо. А когда проснулась, она ничего не сказала. Продолжала читать «Линду».

– Что такое «WordFeud»? – спросила Лидвин.

– Произносится «Уордфьюд». Игра такая, вроде «Скрэббла», только для айфона.

– А что в ней особенного?

– Можно играть с кем-нибудь в Австралии, – сказала я.

– У тебя что, есть знакомые в Австралии? – Моего ответа она дожидаться не стала. – Сперва займемся уроком. Знаешь, что ты сделала в этом отрывке? Внесла ускорение.

– Ускорение?

– Ну да. Ты уже не описываешь каждый приезд Диркье по отдельности. Ты как бы обобщаешь.

– А разве нельзя?

– Как раз очень даже можно. То есть – иногда. Время – важный инструмент писателя. Его можно и ускорить, и замедлить. Одним-единственным предложением перескочить через десять лет. Или на десяти страницах расписать поцелуй, длящийся всего минуту.

Десять страниц на поцелуй? Наверняка с уймой «конкретных деталей», как сказала бы Лидвин. Ну нет, лучше уж ускорять.

Иногда мне хочется заглянуть в будущее. Просто чтобы узнать, как все пойдет дальше. Жизнь то есть. Моя жизнь.

Десять лет подряд Катинка Каптейн почти каждую пятницу ходила к соседке из дома напротив на уроки писательского мастерства. И это принесло свои плоды. Потому что в двадцать три года (!) она дебютировала романом, который сразу же на несколько недель занял верхнюю строчку в списках бестселлеров .

Впервые с тех пор, как я брала уроки у Лидвин, мне не хотелось идти к ней. Я не написала ни строчки. Не получилось. Надеюсь, у нее полно работы в саду. И до писательского урока дело не дойдет. Но когда она заварила чай и мы сидели возле садового домика, она сказала:

– Давай-ка почитаем, что ты написала.

– Ох, ничего я не написала. Всю неделю не было вдохновения.

Да ничего и не происходило. С Диркье, конечно, было весело, прикольно. Но Лидвин права, «прикольный» – верх бессмысленности. Про это ничего не скажешь. Нет борьбы, нет рассказа. На прошлой неделе она еще говорила про «конфликт» и про «сталкивающихся персонажей». По ее словам, это самые важные элементы рассказа.

Ну да, все яснее ясного. Рассказ про то, как Диркье вошла в нашу жизнь, вообще никакой не рассказ.

Оттого что ничего не сделала, я чувствовала себя паршиво. Мне же хотелось стать писательницей, верно?

– Настоящий писатель не дожидается вдохновения, – сказала Лидвин.

– А как же быть, если вдохновение не приходит?

Ненадолго повисло молчание.

– Я уже почти полгода ни строчки не написала, – сказала Лидвин, словно обращаясь к яблоне. – Только никому не говори, ладно? – Тут она посмотрела на меня. – Никто не знает, даже мой издатель. В издательстве думают, я вовсю тружусь над новым романом. – Она засмеялась, хотя как-то неестественно.

– Но… – начала я. Может, спросить у нее, как вышло, что она не пишет? Или как она поступит дальше?

– Надо устроить генеральную уборку, вот здесь. – Она показала на свою голову. – Слишком много старого хлама накопилось. – Она глубоко вздохнула, и вид у нее вдруг сделался усталый. – Ну да ладно, – Лидвин расправила плечи, – давай поговорим о тебе. Сейчас я дам тебе письменное задание, и тогда все наверняка опять заработает. Только сперва помоги мне подрезать старую иву, хорошо? Ведь она того гляди рухнет под тяжестью сучьев.

Секатором мы сперва срезали те ветки, что поменьше. Большие сучья Лидвин спилила цепной пилой. От ивы почти ничего не осталось.

Вот какое задание дала мне Лидвин: записать мои самые первые воспоминания. В настоящем времени и глазами ребенка, каким я тогда была.

Мне четыре года. Просплю еще десять ночей – и сравняется пять. Я долго лежу в постели, но мне тепло, а над ухом все время пищит комар. Я встаю и босиком выхожу в коридор. Пол холодный. Я хочу вниз, к папе, но на середине лестницы слышу в гостиной голоса. Сажусь на ступеньку, чтобы разобрать, кто это. Тетя Адди. Как же сердито она говорит. И голос папы тоже звучит резче обычного.