Анастасия Перфильева - Путь-дорога

— Где! Здесь, на поезде, куда ж ему деваться! — Чирков говорил спокойно, посмеиваясь. — Сняли его на сутки с перегона, он и вовсе задурил: к ребятам из четвёртой бригады жить перебрался, а его там не принимают.

— С перегона сняли?

— Ничего, когда поумнеет, снова допустят. А с доски почёта снимут! Хотели мы его в комсомол принять, теперь повременим! Другой раз не вольничай! Верно?

Яшка кивнул. Максимка притаился на койке. Смутно и тревожно было у него на душе. И в то же время он чувствовал: что-то новое, хорошее после разговора с Осокиным открывалось перед ним.

Что это был за человек! Работал простым грузчиком, чистил котлы. А теперь инженер, замполит, начальник, которого знают и уважают все на поезде.

Как же он добился этого?

Максимка вспомнил горькие слова Осокина: «Трудно мне было, очень, но я, стиснув зубы, догонял других, учился».

Учился!

А он, Максим, сам отказался от школы!.. «Недоучка», — сказал про него председатель колхоза Андрей Степанович. Нет! Видно, недоучкой нигде нельзя быть…

Максимка отвернулся к окну и крепко задумался.

За окном, в тёмном небе, зажглись, как фонарики, две ранние звезды и прорезался молодой и тонкий лунный серп.

…Ночью и днём под горячими лучами солнца и освещённые луной идут по железным дорогам поезда.

Почтовые, скорые, курьерские — с пассажирами, товарные — с сельскохозяйственными машинами или оборудованием для заводов, открытые платформы — с тёсом и штабелями дров, цистерны — с горючим, составы — с углем или зерном, пломбированные вагоны — с военным грузом или ценными посылками…

Идут на рассвете, когда просыпается кругом спокойная и радостная земля, идут в темноте, когда затихают встречные города и сёла, идут от границы к сердцу Родины и обратно…

В одном из вагонов скорого поезда, идущего из Москвы, в купе у окна сидел военный. Он курил, нетерпеливо прислушиваясь к мерному стуку бегущих колёс.

Проводник остановился у двери:

— Товарищ полковник, вы просили предупредить: следующая станция Слезнёво.

— Благодарю, знаю. — Военный поднялся, снял с верхней полки коричневый чемоданчик, перекинул через руку плащ и вышел в коридор.

— Скажите, а вы не слышали, — спросил он проводника, — здесь где-то, у Слезнёва, стоит шестьдесят седьмая машинная станция? Ремонтируют путь. Так где мне эту самую шестьдесят седьмую побыстрее разыскать?

— Точно не скажу, но, видать, она в тупике где-нибудь стоит. У Слезнёва сойдёте, а оттуда до места дрезина ходит.

Военный надел фуражку, поправил ремень и прошёл в тамбур.

Поезд шёл медленно, громко стуча на стыках. Навстречу бежал густой лес. Тёплый ветер нёс запах молодой берёзы и прогретой солнцем земли. Внизу, у подножки, вдруг затемнели сброшенные в кювет шпалы, паровоз загудел, и мимо вагона на соседнем пути проплыла длинная зелёная, похожая на гигантскую гусеницу машина.

Военный распахнул дверь.

У насыпи вдоль полотна стояли люди. Они провожали поезд глазами, кто-то махал рукой.

Паровоз гудел теперь непрерывно, потом затих, и проводник вышел в тамбур. Поезд подходил к Слезнёву…

У дежурного по вокзалу военный узнал, что только что виденные им на путях люди — как раз те самые рабочие с шестьдесят седьмой машинной станции, которая ему нужна. Он перевесил плащ на плечо и зашагал вдоль полотна. Невдалеке, у красного сигнального щитка, на путях он увидел девушку в жёлтой фуражке с флажком в руках. Она смотрела на него выжидающе и с любопытством.

— Скажите, шестьдесят седьмая ПМС здесь находится? — крикнул военный, поровнявшись с ней.

— ПМС далеко, а работаем здесь, — ответила она. — Кого надо-то вам?

— Мне надо двоих, — военный подошёл к насыпи. — Железнодорожного мастера Лобазню Игнатия Ивановича или, может быть. Руднева Максима, но я не знаю, кем он у вас считается.

— Мастер Лобазня чуток подальше, во-он, где балластер стоит, видите? — она показала свернутым флажком на хорошо видную издали машину. — А Руднева здесь вовсе нету. Он теперь в мехцехе у нас.

— Хорошо.

Военный поднялся к насыпи и быстро пошёл вперёд.

А в это самое время Руднев Максим был так далёк от мысли о Николае Антоновиче, как, может быть, ни разу за все дни своей жизни здесь, на поезде!

С того злополучного утра, когда Максимка самовольно вышел на перегон работать с Косыгой, прошло около месяца.

Когда поджила рука, Максим снова вернулся в инструментальную.

Всё было, как прежде. Максимка ревностно помогал Зотову.

Всё больше и больше сближался он с Яшкой. Ему нравилось в Яшке и то, что тот делает всё не спеша, с чувством собственного достоинства, и то, что он гордится своей работой ученика в механической мастерской.

Максим не раз уже расспрашивал Яшку про его работу, сам приходил к ним в мастерскую. Внимательно рассматривал выстроившиеся друг за другом станки, слушал, как Яшка объясняет про них.

И вот однажды вечером сияющий Яшка прибежал за Максимкой в их вагон.

— Иди, к майору тебя зовут! — сказал Яшка. — Там и Осокин и Зотов ваш. Знаешь что? Постановлено к нам в мастерскую второго ученика взять, так тебя из инструментальной хотят перевести! И Зотов согласен, говорит: «Ему, Рудневу, квалификацию подымать надо…» Здорово, да? Вместе работать будем! А после, гляди, ещё на курсы нас куда-нибудь пошлют, чтобы совсем выучиться!.. Вот бы хорошо!

Максимка с надеждой и волнением пошёл к техотделу.

Это была правда: его переводили учеником в механическую мастерскую…

…В вагоне-мастерской было шумно.

Гудели и стучали на разные голоса моторы и станки. Щёлкали и шуршали над головой приводные ремни, сыпались белые искры от точильного круга. Сильно пахло маслом и бензином.

Максимка стоял у сверлильного станка. Напряжённо, не отрываясь, следил за ловкими руками мастера, закреплявшего в патроне сверло.

Яшка, работавший рядом, у токарного станка, между делом тоже следил за товарищем: сегодня Максимке в первый раз поручили опилить, разметить и просверлить по размеченному заготовку для гаечного ключа. Справится он?

Максим подвинул зажатую в тиски обточенную пластину под сверло, правой рукой взялся за рукоятку. Сверло бесшумно закрутилось, коснулось пластины, блестящая завитая стружка поползла и упала на стол станка. Максим передвинул тиски: круглый, со сверкающим ободком глазок темнел на пластине. Сверло снова опустилось, выползла тонкая ленточка стружки, и второй глазок вырос возле первого.

— Не спеши, не спеши, — останавливал мастер Максимку. — Следи, чтобы сверло не било, и к концу затишай, не жми сильно. Та-ак, правильно.

Максимка робко и вопросительно посмотрел на мастера. Тот кивнул. Значит, всё в порядке!