Анатолий Левандовский - Наследники господина Чамберса

— Я заблудился ночью в дремучем лесу, — объяснял Дени свое состояние одному из друзей, — и слабый, колеблющийся огонек свечи в моих руках — мой единственный проводник. Вдруг передо мной появляется профессор богословия и заявляет тоном, не терпящим возражений: «Задуй поскорее свою свечу, чтобы верней отыскать дорогу...»

Видимо, слишком перестарались «святые отцы», не учтя того, с каким учеником имеют дело.

Если лангрский коллеж посеял в душе Дидро первые сомнения в религии, то Даркур подвел его еще на шаг к атеизму; от неверия в справедливость церкви он шел к сомнению в бытии самого господа бога.

Впрочем, пока все это были лишь мысли, которыми он почти ни с кем не делился, да и мысли-то были не вполне ясными.

А Даркур он кончил с отличием. И не просто кончил.

2 сентября 1732 года Сорбонна присвоила ему ученое звание магистра искусств.

Мэтр Дидье немедленно едет в Париж.

Он смотрит на сына влюбленными глазами.

До сих пор они не имели возможности видеться часто и подолгу: каникулы бывают лишь раз в году, да и во время их юноша больше уделяет внимания знакомым девушкам, чем родителям.

Отец не верит, что это его мальчик. Боже, как он вытянулся, как раздался в плечах! Ему всего девятнадцать, но это уже мужчина!

Ну вот, и настала пора для главного разговора...

Мэтр Дидье начинает издалека:

— Всем ли довольны вы, сын мой?

— Всем, дорогой папа.

— Во время учебы вы не испытывали никаких лишений? Всегда ли хватало вам средств, которые я посылал?

— Разумеется, папа.

Мэтр замолкает, чтобы взять понюшку табаку. Затем вопрос ставится в лоб:

— Что вы теперь собираетесь делать?

Дени понимает смысл вопроса, но пытается уйти от него:

— Продолжать занятия греческим и латынью.

— А еще? — настаивает отец.

— Изучать английский, итальянский и совершенствоваться в других науках.

Мэтр почесывает за ухом. Гм... Хитрец, да и только! «Совершенствоваться в других науках»... Да разве не понимает он, о чем его спрашивают? Прикидывается... Ну что ж, придется уточнить.

— Я бы хотел поговорить с вами о выборе профессии.

— Я вас слушаю, папа.

— Что вы думаете о юриспруденции?

— Я испытываю к ней отвращение! — Но, заметив тучу, набежавшую на лицо отца, Дени добавляет: — Однако, если это необходимо, если ничто, кроме пандектов, не в состоянии меня прокормить, я готов...

Ага! Хитри не хитри, ответить пришлось!

Это было «да», сказанное сквозь зубы, но все-таки «да», а больше мэтру Дидье и не требовалось. Остальное он подготовил заранее. Он переговорил со своим старым земляком и приятелем, осевшим в Париже, прокурором Клеманом Ри, и тот согласился взять Дени на стажировку, а также принял юношу на полный пансион.

Ну, с богом.

Кажется, сделано все, что возможно.

Теперь он будет юристом!..

Мэтр Дидье, успокоенный и довольный, возвращается в Лангр.

Нет, он не будет юристом.

Точно так же, как не стал священником.

И золотые мечты напаши Дидро развеются, словно мираж. >

И это обозлит достойного человека настолько, что, несмотря на всю свою доброту, он...

Впрочем, все по порядку. /

Мэтр Клеман Ри, прокурор при парижском парламенте, принял Дени как родного. У прокурора была отличная квартира в центре Парижа, достойная жена и две милые дочери на выданье. Естественно, сын его друга, юноша приятной внешности с блестящим будущим, был для мэтра Клемана желанным квартирантом и учеником.

Его поместили в одной из лучших комнат, кормили отличными завтраками, обедами и ужинами, развлекали беседами и отнюдь не обременяли работой.

Но вскоре даже такой снисходительный патрон, как господин Ри, стал спрашивать себя, не сделал ли он ошибки?.. Юноша действительно был и хорош собой, и умен, и даже остроумен. Но он ничего не желал делать. Целыми днями сидел он в своей комнате. И даже та малость, которой требовал от него прокурор, систематически не выполнялась.

Чем же он занимался?

Когда бы ни заглянул в его комнату мэтр Клеман, он всякий раз наблюдал одну и ту же картину: его подопечный, удобно пристроившись на кушетке, углублен в толстенную книгу, а другие книги свалены у его изголовья и на полу.

Прокурор поинтересовался, и однажды, когда жильца не было дома, осмотрел его фолианты. И что же он увидел? Какие-то имена, которые ему ничего не сказали: Гоббс, Локк, Ньютон... Да вдобавок и книги-то были на чужом языке...

Вот тут-то почтенный служитель Фемиды решил поставить точку.

Качество обедов и ужинов значительно ухудшилось.

Застольные беседы сошли на нет.

Дочери получили наказ не попадаться на глаза жильцу.

И сверх всего прочего мэтр Клеман написал своему другу ножовщику подробное письмо, в котором изложил все по порядку и с соответствующими комментариями. В заключение он указал, что не хочет получать деньги даром и если все так же пойдет и впредь, будет вынужден расторгнуть свой договор с господином Дидро-старшим.

Можно представить, как подействовало на мэтра Дидье это письмо!

Он тотчас же ответил. И написал сыну. И еще раз написал. Он пока не угрожал, но увещевал со всем красноречием, на какое был способен.

Казалось, увещевания подействовали.

Дени пообещал отцу взять себя в руки и действительно на какое-то время покончил с самообразованием. Под руководством мэтра Клемана он углубился в изучение юридических текстов и судебных отчетов.

Но это продолжалось недолго.

Дени страдал.

С некоторых пор он ясно понял: ему ненавистна юриспруденция. Ненавистна в такой же степени, как и теология. И та и другая представлялись ему одинаковой схоластикой, только одна касалась неба, а другая — земли. Он никак не мог взять в толк, для чего ему изучать римское право, зачем заниматься современной судебной практикой, если все это служит лишь беззаконию, царящему в обществе, если все это не в состоянии помочь ни одному обиженному и несчастному, но лишь увеличивает богатства попов и знати? Он воочию убедился, что так называемые «блюстители закона», все эти адвокаты, стряпчие и прокуроры, точно такие же выжиги и себялюбы, как епископы и аббаты.

И он не хотел принадлежать к их числу.

Нет, ни за какие богатства мира.

Он понимал, что упорство его огорчает отца, но ничего не мог сделать с собой, и все попытки насилия над собственной личностью закончились полным крахом. Тем более, что было столько действительно интересного и важного! Были Гоббс и Спиноза, Ньютон и Локк, Бейль и Декарт — философы и писатели, отдавшие свои знания, ум, любовь, жизнь проблемам мировой значимости, стремившиеся объяснить сущность природы и общества!

Вот что его властно влечет к себе.

Вот чему бы он хотел посвятить и свою жизнь.

А тут — пандекты...