Михаил Сухачёв - Там, за чертой блокады [litres]

– Ну что? – спросила Нина в конце уроков.

– Ее нет. Уборщица сказала, что она сегодня не приходила.

– Вот, допёк! А у нее больное сердце.

– Где она живет? – озабоченно спросил Виктор.

– Пойдем, покажу!

Елизавету Васильевну они увидели во дворе, возле поленницы дров.

– Ой, ребята, сейчас наколю дровишек и вскипячу чай!

Стогов подошел к колоде, взял топор, легким изящным ударом подцепил полено, поставил его на колоду, не касаясь руками, и одним махом разрубил пополам. Потом соединил обе половинки и еще одним ударом превратил полено в четвертушки.

– Смотри, Нина, такое прозаическое дело, оказывается, можно превратить в искусство! – восхищенно воскликнула учительница.

На Стогова ее слова подействовали воодушевляюще. Он стал откалывать тонкие слои щепы от полена, держа его левой рукой. Елизавета Васильевна громко вскрикивала, когда он наносил удары возле пальцев. В завершении «циркового номера» он насадил полено на лезвие и, перевернув топор в воздухе, ударом обуха о колоду развалил полено на две части.

– Хватит, Виктор, хватит! – попросила учительница.

Но он закончил, когда куча наколотых дров завалила вход в барак.

…Чай был хоть и морковный, но очень вкусный и почти сладкий, не требовавший сахара, который мелкими кусочками лежал на блюдечке.

Елизавета Васильевна рассказала, что она тоже эвакуированная, из Минска, где, закончив институт, ни одного дня не преподавала биологию, а, имея хороший слух и голос, занималась в школе художественной самодеятельностью. Для убедительности она взяла несколько высоких нот из «Соловья» Алябьева.

После визита к Елизавете Васильевне Стогов провожал Нину до дома. По дороге она что-то рассказывала, а он сравнивал ее с Эльзой, находя много общих черт.

– Ты что молчишь, «всадник»? – Нина остановилась возле калитки.

– Еще раз назовешь «всадником», пеняй на себя!

– Да ты не сердись. Из местных здесь никто на лошади не ездит. А ты был на коне, и выходка твоя была дурацкая… Зайдешь к нам?

– Нет, уже поздно.

– Завтра выходной. Маме дали два билета в клуб военного городка. Там покажут кинокомедию «Волга-Волга».

– Не могу. Я сейчас ухожу в Ягодное.

– Как – в Ягодное? Это же далеко!

– Да, километров сорок.

– Ты с ума сошел! Когда же ты туда придешь?

– Когда приду, тогда и приду.

– А пропустить не можешь?

– Нет. Там же дети маленькие и женщины. Я всю неделю думал, как они там управляются без меня. Завтра баня, одной воды надо бочек пятнадцать натаскать. И потом… – Стогов замялся.

– Что – потом?

– У меня еда кончается, на следующую неделю не хватит. Не рассчитал.

Нина смотрела на него с жалостью и сочувствием. Это было неприятно и злило Витьку.

– Хочешь, я… – начала Нина.

– Не хочу! – прервал ее Виктор. – Забери мои учебники, чтобы не заходить на квартиру.

До конца поселка Асино он шел быстрым шагом, а войдя в лес, побежал. Хотелось засветло пройти самый дремучий участок, чтобы в темноте не натыкаться на толстые корни деревьев. Однако осенние сумерки быстро сгущались. Споткнувшись пару раз, Виктор вынужден был замедлить шаг.

В какой-то момент показалось, что впереди мелькнули два зеленых светящихся пятна. Виктор остановился, почувствовав, как по телу прошла холодная дрожь. Он достал перочинный нож, прислушиваясь к зловещей тишине. Не отрывая взгляда от огоньков, стал ногой нащупывать какую-нибудь палку. Нашел. На ощупь это была сухая толстая ветка. На память пришло утешительное замечание Никитича, что волки на человека нападают только зимой. «А что, они летом не хотят есть?» – мысленно возразил он председателю.

Выставив палку перед собой, он пошел прямо на огоньки. Только приблизившись, догадался, что это светятся гнилушки. Таких крупных он еще не встречал. Виктор взял одну из них, и в руке засиял красивый бледно-зеленый свет.

Вскоре темная стена деревьев слева расступилась, и впереди показалась широкая поляна. Это подействовало успокаивающе. На поляне корневищ не было, и он прибавил шаг. Глаза стали различать близко растущие деревья. Страх прошел, но зато навалился голод. Чтобы отвлечься, Витька стал вспоминать детство, пионерский лагерь, бесконечные бои между «красными» и «белыми», между «красными» и японцами, между «красными» и белофиннами…

Едва ли не в самом начале деревни на него начали лаять собаки, передавая эстафету от избы к избе, пока Виктор не подошел к своей калитке и не зашел в дом. Он тихо приоткрыл дверь в комнату, ощупью прокрался к своей кровати. Но в ней кто-то лежал. Тогда он пробрался к печи и блаженно растянулся на ней. «Хорошо-то как! Хоть бы никуда больше не идти!» – подумал он, засыпая.

С первыми лучами солнца Виктор встал, вышел за дверь и тотчас столкнулся с Козлихой, выгонявшей овец на пастбище.

– Ой, Витька! Вернулся! Неужто выгнали из школы?! Вот хорошо-то! А то мы замучились без мужиков…

Она говорила громко, и Стогов ее перебил:

– Да тихо вы! Ребята еще спят.

Он стал помогать ей быстрее выгнать громко блеющих овец на улицу.

– Ну как вы тут?

– Да бабы на меня всей деревней злятся. Сухорукий хотел было забрать меня снова в колхоз. Да я не могу без вас: привыкла, как к родным. Наверное, на всю жизнь.

– Ну, я пойду, посмотрю все, – сказал он, закрывая калитку за женщиной.

Виктор направился к конюшне. Там должна стоять его Цыганка. Раньше он никогда не подходил к ней без лакомства: корочки хлеба, морковки, репы, капустной кочерыжки. Но сейчас у него ничего не было. Вспомнив об этом, он почувствовал, что голоден, съев за сутки всего две морковки, вытащенные из грядки, и повернул к кухне.

Привыкшая в такую рань к одиночеству, повариха Польди испугалась, увидев на пороге человека. Но, присмотревшись, обрадовалась:

– Витька! Чертов сын! Откуда тебя принесло? Вернулся?

– Тетя Поля, я со вчерашнего утра еще ничего не ел.

– Да ты с ума сошел! Неужто не хватило продуктов? А я ведь говорила и Нелли Ивановне, и тебе, балбесу, чтобы взяли еще пару банок тушенки. Не послушали. Садись. Пока разогреваю перловую кашу, выпей молока с хлебом, а я пока дровишек наколю.

– Нет! Это моя работа!

Он залпом выпил молоко, пару раз откусил хлеб и, положив ломоть в карман, пошел к сараю.

Его топор, острый, как у Никитича, хранился под потолком, на балке. Раскалывая кругляки, Виктор чувствовал вину за то, что он, здоровый парень, сидит за партой, в то время как несколько женщин надрываются, таская воду, заготавливая сено, дрова, выкапывая картошку. Он пытался представить себе встречу с ними, их молчаливое неодобрение. И их наверняка если не словом, то взглядом поддержит председатель Никитич. А может, и упрекнет беззлобно, обозвав дезертиром.